— Гром господень, кого я вижу! — воздев руки, воскликнул он с восточным акцентом. — Гере Картерет!.. а я, грешным делом, думал — вас повесили за ваши опыты!
— Со своей стороны я полагал, кавалер, что вы свернули шею в какой-нибудь нелепой экспедиции, — сварливо ответил профессор, и тут эти двое расцеловались, обнялись как добрые друзья. Картерет даже прослезился по-стариковски. Стесняясь своих чувств, он поспешно вытер глаза носовым платком и принялся трубно сморкаться.
Лисси с изумлением заметила, что батюшка счастлив их встрече — он переводил любящий взгляд с профессора на кавалера:
— Признайтесь, господа, — вы не ожидали этого?
— Боже мой, учитель, когда мы виделись в последний раз? — спросил незнакомец, держа сухонького Картерета за костлявые плечи.
— На прошлой войне, милейший кавалер, на далёком юге, в страшную осень.
— То была осень победы! — не согласился Бертон. — Мы пили в разрушенной церкви, а вдали гремела бомбардировка — там расстреливали последний кратер… вернее, нам казалось, что он — последний.
«Батюшка так давно знаком с профессором?.. Но он никогда не упоминал об этом!»
— …и вы, учитель, провозгласили тост, очень странный для фронтовой обстановки — за науку.
«Картерет — его учитель?»
— Благодарю бога, — профессор посуровел и выпрямился, — что мы остались верны науке. Каждый — по-своему.
— А я готов упрекнуть Громовержца, — как неугомонный спорщик, кавалер тотчас молвил поперёк, — за то, что мы увидим, как наука гибнет.
— Как? разве вы собрались в торговцы? Или граф Бертон уходит на покой?
— Вот что значит — запереться в келье, не читать газет. На днях парламент решает — сохранить ли астральный проект.
— Безумие, — мигом поставил диагноз Картерет. — Граф, вы советник верховной Консилии — неужели вы допустите…
— Там двадцать советников и председатель. Многие, рассудку вопреки, считают, что астральный флот защитит нас от пришельцев.
Учитель с бывшим учеником пустились в жаркие политические дебаты. Сыпались мудрёные словечки типа «познание», «прогресс», «фундаментальные науки». Китус со своей колбой топтался у «летучих сидений» — поить? не поить? что за гость некстати?
Бези внимательно прислушивалась к разговору, тихими шажками подбираясь к ним и одновременно изучая кавалера. Спохватилась и встала с кресла Лара, охорашивая на себе платье. Шикнула Ласке:
— Встань. Дворян приветствуют книксеном. Когда подойдут, делай как я…
Только принцесса с графинькой не могли покинуть кресел. Они раздражённо возились, стараясь выпутаться.
— Я его знаю, — шепнула Эрита, полуобернувшись. — Это археолог Карамо.
— Тот самый? — Лисси ахнула. — Который спускался в пещеры к дья… к мориорцам?
— В пустые, где всех выморили.
Озирая лабораторный зал, кавалер обнаружил много удивительного.
Например, пегую восьминогую свинью с четырьмя глазами и рядом с ней — сидящую на корточках девчонку в платье служанки, сдобную как булка. Причём обе — в ошейниках.
Или двух юных девиц, изображавших сцену «Ведьмы на допросе в инквизиции». Обе в строгих платьях пансионерок, они были прихвачены ремнями к креслам.
А модно — даже чересчур для пансиона — одетая златокудрая девушка заставила его крепко задуматься.
«Гром и Молот!.. Картерет всегда избегал соблазнов, и вдруг на краю могилы…»
— Честь имею представиться, — с поклоном обратился он к сердитой девчонке в кресле, — кавалер Турман Карамо. Могу ли я быть вам полезен, барышня?
— Весьма рада знакомству, — сквозь зубы ответила та. — Ан Эрита Гартен. Гере кавалер, не будете ли вы настолько любезны, чтобы расстегнуть пряжки?
— С удовольствием.
Эри почти не боялась разоблачения. На портретах и фотогравюрах она всегда была в сильном макияже, как велят традиции Красного царства, с замысловатой парадной причёской, в трёх платьях. Однако были в империи и те, кто видел её менее наряженной и менее накрашенной. Например, на частных приёмах во дворце отца Яннара. Наконец, есть просто проницательные люди.
«Узнает? не узнает?.. Благородный человек должен свято уважать инкогнито…»
Заминкой с ремнями воспользовалась Бези. Подъехать с другой стороны, помочь Лисси, заодно представиться и подчеркнуть своё дворянство, над которым Безуминка дышала как над первенцем: