Дайенн задумчиво прошлась по комнате.
– Значит, вы не против выбора сына? А Мария… вы говорили, вы познакомились на Марсе. Почему же вы выбрали… такое странное место для жизни?
Раймон некоторое время молчал, потом заговорил тихим и грустным голосом.
– Мария… Работала на Эдгарс Индастрис, была на хорошей должности, с блестящими, как я понимаю, перспективами. Красивая, богатая, казалось, её жизнь совсем не так должна была пройти. Мы могли никогда в жизни не встретиться, но бывают такие вот случайности, выходила с работы, а я ремонтировал систему сигнализации у ворот. Мы познакомились и почти сразу заинтересовались друг другом. То есть, она – сразу, а я… долго не мог поверить. Она была одной из первых, кто увидел мои глаза… А потом… Вы ведь знаете – она была телепаткой. Её тянуло туда, где раньше жили телепаты, она много думала об одном человеке, которого встретила единожды в жизни, но чем-то эта встреча необыкновенно повлияла на неё… Теперь-то я знаю, – Раймон невесело усмехнулся, – что встреча с Андо Александером и больше меняет в жизни, если взять как пример тех же лорканцев… Встретиться с его семьёй ей не удалось, к тому времени они уже покинули Минбар. А мы вот там остались, она полюбила этот ледяной край, дом его племени, хоть холод и повредил её здоровью. Ну, и там нас не мог найти её отец, ярость которого мы хорошо представляли. Тогда, когда я пришёл в ваше отделение в поисках вестей о своём сыне, я говорил уже, что, верно, меня настигла расплата за то, что пережил когда-то этот человек. Тогда я был юношески слеп – хоть вам, наверное, и дико слышать такое, зная мой возраст. Но Мария была юной – а с нею и я. И её отец был для нас просто некой злой силой, которая против нашего счастья… Вот потому-то я не считаю, что вправе указывать своему сыну, как ему жить и что делать – я сам был на его месте, и поступал точно так же. И у меня ведь до сих пор хватает ребячества связывать себя с человеком.
– Ребячество? Интересное определение.
– Я неправильно выразился. Ребячество в том смысле, что будь я хоть немного умнее, понимал, что чувства не творят чудес… Что второго такого удара, как смерть Марии, мне лучше бы не знать. И в этом смысле вы, наверное, правы, считая, что разумнее было бы для нас с Лораном вернуться на Атлу, и не заводить связей с теми, кто заведомо живёт меньше, чем мы, кто уйдёт раньше нас, оставив наше сердце разбитым. Однако, если что и роднит нашу расу со всеми разумными, так это то, что мы не можем жить одним лишь разумом. Вот и я опять … как вы выражаетесь? Хожу по тому же кругу?
– То есть… вы любите Вито? – вопрос вырвался у Дайенн куда раньше, чем она спохватилась, видимо, сегодня день, в плане самоконтроля и порядочного поведения, выдался особенно чёрный.
Раймон удивленно посмотрел в её округлившиеся глаза, а потом засмеялся, прикрывая рот ладонью.
– Простите, – сквозь смех проговорил он, – просто у вас такое удивлённое лицо было сейчас. А что я, по-вашему, здесь делаю тогда?
– Э… Простите, ради бога, – Дайенн редко бывало так стыдно, как сейчас. Когда Раймон уйдёт, она обязательно выдаст себе нужную порцию полагающихся внушений, – я полагала… я полагала, что вы здесь ради сына, это ведь… вполне оправданно и достойно.
– Это не было бы ни оправданно, ни тем более достойно. Использовать такого человека, как он, ради собственной выгоды, я бы не смог. Конечно, я очень хотел помочь моему сыну, однако я сознавал тяжесть его преступлений. Я проклинал себя, что не смог его уберечь от всего этого… Но разве это не подло – использовать кого-то вот так? Ради того, чтобы помочь, пусть и своему ребёнку, использовать человека, который был так добр с самого нашего знакомства. Знаете, в мире не так много существ, которые бы с радостью помогали мне. Вито Синкара – один из них. Но не из-за взаимопомощи или долга я нахожусь с ним рядом. Я говорил вам про обещание. Когда-то я пообещал себе, что больше никогда не привяжусь к краткоживущему, не хочу такой боли. Но потом, потеряв сына, я о многом думал, многое переоценил. И дал себе уже другое обещание – ценить счастье, пока оно есть у меня – теперь я знаю, как оно скоротечно. Ценить в том числе и глазами их, краткоживущих, решивших впустить в свою жизнь нас. Пусть он называет наши отношения партнёрскими, пусть он не чувствует то, что чувствую я, я хочу просто быть рядом и давать ему то, в чём он так нуждается. Ему нужна семья – значит, у него будет семья. Если только с Лораном всё… образуется, на что я очень надеюсь.
Дайенн потрясённо сглотнула.
– Да, наверное, я… стала жертвой каких-то своих предубеждений. Хотя, когда я в день нашего приезда увидела вас рядом за столом, я подумала… не рассуждая о любви или каких-то подобных материях… просто подумала, что вы хорошая пара. Что подходите друг другу. Хотя это и может показаться странным.
– Просто вы так сказали… Вы ведь знаете его дольше, чем я… Скажите… Может ли быть моё отношение к нему слишком… обременительным?
Дайенн окончательно растерялась.
– Я… Ну, по правде, я б не сказала, что я его хорошо знаю. Дольше, чем вы, где-то… на десять дней. И мы… как-то соприкасались исключительно по работе, говорить по душам нам не случалось. Я с трудом могу представить себе его образ мыслей. Но мне кажется, вы… вы и Лоран ему… более чем дороги. Жизненно необходимы.
Эркена сел напротив Вадима, на столе перед которым лежало несколько старых газетных вырезок, на которые он смотрел отсутствующим взглядом уже в течении получаса.
– Я слышал о вашем брате. Конечно, об этом мало кто не слышал. Я соболезную вашему горю.
Вадим встрепенулся, словно выведенный из забытья. Как же он злился на Виргинию, когда только спустя год она сказала ему правду. И теперь злился всякий раз, когда кто-то заговаривал с ним об Элайе – эта правда повисла на нём слишком тяжёлым грузом. Да, спустя три года никто не ожидает от него безутешного горя, любой боли свойственно всё-таки угасать со временем. Но от этого не легче говорить о живом, как о мёртвом.
– Прошло три года. Сейчас уже гораздо реже можно… ожидать, что на моё имя среагируют именно так, вспомнят и спросят что-нибудь о нём…
– Я совсем не это хотел сказать, извините. Я понимаю, что многие притворно жалели вас, что вы брат знаменитого преступника. Но я не об этом. Я о том, что вы потеряли брата.
– Спасибо. Но вообще-то я тоже не об этом. Люди всё реже напоминают мне об Элайе, и… на самом деле это хорошо. Разлуку нужно однажды просто принимать. Я не смог принять её в первый раз, теперь же мне… легче, если можно так выразиться. Хотя мне по-прежнему приходится напоминать себе не говорить о нём как о живом. Кажется, как бывает это у детей, что он просто уехал – так далеко и надолго, что едва ли вы увидитесь когда-нибудь ещё. Наверное, я научился этому от Уильяма и Гани, своих братьев, ещё в детстве. Их мать вместе с сёстрами улетела на новую планету, а вскоре и с отцом они расстались на долгие годы, он всего несколько раз их навещал… Я много думал о том, как это – знать, что где-то далеко у тебя есть родной человек, но ты не можешь его увидеть, он жив, но словно… словно за некой гранью…
Виргинии, что ни говори, легче. И это не какая-то обида, ей действительно легче, она и сама понимает, характер такой. Она могла целый год лгать ему – может и кому угодно. Нет, конечно, нет нужды снова напоминать себе, для чего это нужно. И нужно будет, наверное, вечно – даже если Элайя однажды сможет тайно вернуться на Корианну. Хотя может, Виргиния к тому времени и удобоваримую легенду сочинит о его чудесном спасении, с неё в принципе станется…