– Быть может, это потому, что обстоятельства гибели вашего брата… очень загадочны. Нет тел, и обломков корабля так мало, что сложно восстановить картину произошедшего. Много противоречий, много того, что так и не было объяснено. Не удивляйтесь, я читал об этом деле… всё, что мог, живя здесь, достать. Простите великодушно этот интерес, он не из-за скандальности дела, он потому, что меня всегда интересовали тайны. Необъяснимые, необъяснённые дела, в которых много странного… Я коллекционирую секреты. Поэтому я кажусь странным, потому что коллекционирую секреты, которые не приносят мне ни кредита, зато приносят порой неприятности.
– Вы этим напоминаете мне одного хорошего человека в моём прошлом, – улыбнулся Вадим.
– Какого же?
– Вы, может быть, слышали о нём, но едва ли могли встречаться. А жаль. Мне кажется, он понравился бы вам. Нарком Феризо Даркани у меня на родине, на Корианне.
– Этому человеку тоже нечасто сопутствовала удача? – Эркена тоже улыбнулся.
– Бывало по-разному. Он проиграл в одной очень важной борьбе в своей жизни, но победил в другой… Он был хорошим человеком… и более. Он стал символом.
Эркена явственно пытался справиться со смущением.
– Я понимаю это. Моя мать говорила, что… наверное, у каждого человека есть в душе задатки героя, и какой-то потенциал, который может стать новым солнцем большой или хотя бы малой величины, просто не к каждому бывает так щедра судьба, чтобы дать шанс проявить эти способности. Счастлив, конечно, тот, кто получает такой шанс. Он становится богом. И счастлив тот, кто увидел в ком-то бога, смог прикоснуться к его свету… Вам неприятно, что я говорю так?
– У меня на родине не любят слово «бог».
– И вы неверующий, так? Но вы можете называть это другим словом. Тем, которым назвали – символ.
– Даркани… конечно, был обожаем своим народом. Но он не этого хотел. Он всегда говорил, что ставить человека выше идеи, персоналию выше того смысла, который составляет её величие – значит убивать эту идею, этот смысл. Худшее, что можно сделать в отношении великого – свести к тупому поклонению личности всё то, что он после себя оставил.
Эркена покачал головой.
– У великой идеи, великого деяния всегда есть лицо. Лицо, тело, голос конкретного человека. Разумеется, люди любят такого человека за его дела… но ведь любят, и им нельзя это запретить. Поймите, у идеи как таковой нет ни рук, ни ног, ни голоса, чтобы говорить среди людей. Ей всегда нужно говорить через кого-то. Только так идея станет близка к людям. Я говорю – идея, моя мать говорила – бог, но разве это не одно и то же?
– Нет.
Бракири удручённо вздохнул.
– Я не всегда понимал то, что говорила моя мать. И возможно, я понял её неправильно… Но она говорила: «Бог приходит в людях. Только в людях. Только так мы можем к нему прикоснуться, и никак иначе. Только так он может сказать нам то, что хочет сказать, дать то, что хочет дать. И только так мы можем дать ему свою любовь». Я понял это так – бывает, то, что говорит, чему учит, к чему призывает человек – прекрасно, правильно, необходимо. И это бог говорит через него. И вполне нормально любить его за это. Любить именно сейчас, когда он, в этом человеке, с нами рядом. Потому что никакого смысла нет пытаться услышать или полюбить бесплотного бога, который где-то там. Любой человек рядом с нами может оказаться богом. Хотя бы немножечко богом. И если мы будем слушать его, благодарить за сделанное добро, поддерживать свет в нём всеми силами… это лучшее, что может быть. Вашего брата… многие тоже почитали как бога. Многие благодарили, и благодарят поныне.
– Алварес! – в гостиную вошёл Вито, кривясь то ли от чая с лимоном, то ли от услышанного, – я там эти вырезки держал не для того, чтоб ты мог перечитать и сидеть опять трепать себе нервы, а потому, что мне некоторые фамилии оттуда по одному делу нужны… Эркена, пытаешься вербовать себе адепта? С этим бесполезно.
– Синкара, я много раз говорил, что сам я не адепт этой веры. Не со всем из того, что говорила моя мать, я согласен, и очень мало того, что…
– Что ты вообще понял в том, что она несла, да-да. Я же шучу, ты почему не понимаешь образных выражений? Алварес, думаю, понимает. Ну, то есть, обычно он у нас примерно такой же зануда, как ты, но вот в подобном диалоге он чаще всего способен вычленить главное ценное зерно. Что, в конце концов, из каких бы причудливых оснований люди ни проповедовали внимание и любовь к ближнему, лишь бы проповедовали и лишь бы внимали. Ну, кому-то так особенно повезёт, если в нём увидят это самое… проявление света, добра и смысла в этом мире, особенно если это женщина, и… бог выражается физически, и любовь выражается физически, вот это я понимаю.
– Синкара!
– Я не сказал, вроде бы, ничего оскорбительного. Твоя мать действительно была… незаурядной и, как минимум, поэтически одарённой женщиной. Зрящие совершенно правы, говоря, что она умела видеть красоту. Красоту, смысл, бога в человеке… Минимум один раз она это, я так понимаю, доказала.
Эркена вскочил. Вадим уже до этого заметил, что в минуту волнения акцент у него становится особенно сильно выражен.
– Господин Синкара, я прошу вас не употреблять таких намёков о…
– И я думаю, я могу понять, почему она называла богом его. Не она первая.
– Господин Синкара, я очень прошу вас не рассуждать вообще о моём отце.
Люсилла проснулась посреди дня, потому что чутким слухом природа её точно не обидела. Даже сквозь сон – приятный сон о том, что они с Лораном вместе, законно, официально, рядом с его отцом и отчимом, которые больше не против, и их дочка просит немного подержать на руках младшего братика – она расслышала тихий плач. Мгновенно подскочила и была рядом, на подлокотнике кресла, в котором свернулся клубочком Лоран.
– Из-за кого? Отец, Элайя?
Он закивал, не разжимая губ. Казалось бы, пойми, насчёт кого.
– Я знаю. Лоран, я даже не могу тебе обещать, что твоя боль однажды пройдёт. Я не знаю этого наверняка. Бывает ведь очень сильная привязанность, и очень большая несправедливость, и действительно нестерпимая боль. Мне так жаль. Просто помни, что ты не один. И… однажды, я думаю, хотя бы что-то такое случится, что поможет тебе. Что сделает боль хоть немного меньше. Ну, например, ты уверуешь, что их души в раю… Почему бы не способ? Наверное, что-то такое обязательно должно существовать.
– В раю… В каком раю, Люсилла? Никакого рая недостаточно… Это не оправдание, не утешение. Я думал, что пройдёт время, и мы когда-нибудь встретимся, пусть он и не хотел этого, вернее, для него это было не так важно. Но я хотел просто его видеть, хоть иногда. Я понимал, что у нас совершенно разные пути, понимал, что он слишком другой, слишком необычный для меня, для того, чтобы быть рядом… Но я никогда бы не подумал… Это такая глупая, такая нелепая и неуместная мечта – а может, они там все ошиблись? Может, они все просто ушли куда-то? Может, ему удалось сбежать? Но я знаю… Умом понимаю, что нет его больше. Почему так? За что ему всё это было? Сначала болезнь, лишившая его детства, почти лишившая шанса на нормальную жизнь, а потом… потом жизнь бросила его в такие жернова – и перемолола. И всё-таки уничтожила. Видать, и правда проклятье на его семье – умирать так рано, так немыслимо рано…
– Ну, перестань, – Люсилла гладила его по волосам, – нет, всё возможно, может быть, и проклятье, но вообще, знаешь… герои редко умирают своей смертью… Но ведь он прожил жизнь так, как хотел её прожить… то есть, так, чтоб не пожалеть, правда? Может быть, конечно, он много чего ещё мог сделать, но и то, что сделал – он гордился этим, его это радовало. В том числе то, что он помог тебе. Ты был частью его радости, пусть тебя это утешит как-то.
– Знаешь, с тех пор, как мы вместе, я всё чаще думаю о нём. Не могу не думать. Думаю о том, что ты понравилась бы ему, не могла бы не понравиться… И я так хотел бы… Чтобы ты его увидела, чтоб сама узнала его, не по моим рассказам… И чтоб всё наконец действительно было хорошо. По-настоящему хорошо, без новых подлянок судьбы, хватит уже, неужели мы не заслужили просто человеческого счастья? Разве мы мало страдали? Разве не бывает такого, чтоб больше не страдать? Чтобы закончились эти споры с отчимом, ну или ладно, пусть не закончатся, такой он человек, но чтобы были по другому поводу, о какой-нибудь ерунде, но чтобы он принял тебя как мою жену, чтобы признал раз в жизни вообще, что тоже ошибается… Чтобы у нас была общая спальня, чтобы мой отец носил на руках мою дочку… И чтобы Ва… Элайя, Элайя… был жив, пусть жил бы где угодно, может, со своей семьёй, но иногда приезжал в наше поместье, чтобы мы сидели за столом и вы пили чай, или что-то крепче… Чтобы мои дети могли вживую поблагодарить того, кто меня спас…