Люсилла брезгливо отбросила в траву гриб, который с её точки зрения был недостаточно хорош.
– Наверное, всё же жаль, что вы не смогли остаться на Минбаре, я слышала, минбарцы народ деликатный, вас бы там не обидели. По крайней мере, там с тобой не случилось бы того, что случилось.
– Ну, мы этого точно не знали. Да и… нигде не любят чужаков. На людей мы хотя бы больше похожи внешне, в человеческих колониях затеряться легче.
– Ну да… Да и люди вам хотя бы подходящая пища… Ну, хорошо, что хорошо кончается, и хорошо, что ты попал сюда. Здесь не рай, разумеется, но ты гражданин, и не рядовой при том, может быть, конечно, ты и там мог когда-нибудь хорошо устроиться… Но как по мне – ведь именно здесь вы с отцом перестали прятаться. Это должно было когда-нибудь произойти, это правильно, это хорошо… Да, знаю, и это говорит преступница, которая в своей жизни очень много лгала, в том числе выступала под чужими именами, если было надо. Но как бы я хотела, чтобы нам такого делать не пришлось…
– Под настоящими именами нас вряд ли где-то поженят.
– Да может, где-то и поженят, не везде же имя твоего отчима имеет такое влияние. Но туда, где не имеет, ещё добраться надо… А мне хотелось бы, чтобы под настоящими. Мне нравится твоё имя. Я тут смотрела на твоё свидетельство о рождении… Я не умею читать по-минбарски, даже не знаю, что из этих значков что означает… В смысле, понятно, там на земном дублируется…
– Хочешь, могу научить. Я сам его совсем немного знаю, насколько отец научил.
– Мне раннийский понравился, – Люсилла с мечтательной улыбкой потёрлась щекой о круглую, упругую шляпку гриба, – красивый, такой… мягкий и серьёзный. Наши дети обязательно должны его знать. Знаешь, мне вдруг подумалось – замечательно бы было, если б один день мы говорили на земном, другой на бракирийском, третий на раннийском. Так я чувствовала бы, что нас ничто не разделяет. Мне хочется знать всё то же, что знаешь ты. И меня безумно возбуждает твой акцент…
– Чёрт возьми, сколько ж времени потребуется, чтоб я от него избавился!
– Когда-нибудь избавишься. Но вообще – он красивый, тебя не портит. Ну-ка, дай посмотреть, что у тебя получилось…
Люсилла восторгалась получившейся люлькой (высказав, правда, замечание по поводу неровности одной из перекладин – ну да чёрт с ней, с эстетикой, будем считать, это дизайнерский ход такой), гладила – хорошо ли они отполировали древесину, не посадит ли малышка занозу, нюхала – всё же хорошо она материал выбрала, до чего приятный запах, всё ещё такой свежий, успокаивающий, так навевает мечтательную дрёму, а Лоран смотрел на неё и думал, что самым страшным для него сейчас оказалось бы проснуться. Обнаружить, что всё было сном, что он всё ещё в колонии, а может быть, ещё раньше… Определённо, Люсилла права, всё оказалось к лучшему. Стоило, наверное, пройти через всё это, чтобы сейчас быть здесь, с ней, смотреть на собранную собственными неумелыми руками люльку и вопреки обстоятельствам надеяться, что всё будет хорошо – потому что этому она учила его, все эти почти три года, что они знакомы.
– Я знаю, тебе страшно, – говорила она ему тогда, в ночь перед их выпускным, – не спорь только, я не собираюсь тебя за это осуждать. Это нормально, что страшно, мне тоже много раз бывало страшно. Я знаю, что тебе не хватает веры в то, что у нас всё получится. Ну, так у меня займи. Я – буду верить. Даже если будет казаться, что всё против нас. И ты хотя бы притворись, что веришь. Чем лучше притворяешься, тем скорее судьба обманется и всё в самом деле получится. Знаешь, многие вещи получается взять нахрапом и наглостью.
– Просто переть напролом? – улыбался он.
– Ага.
– И мы просто возьмём документы и свои вещи и просто уедем, не дожидаясь отчима, и никто не посмеет нас остановить?
– Ага. Увидишь, так и будет.
И в самом деле так и было.
Ранни вообще дышат реже и менее глубоко, чем эти существа, а тогда Лорану показалось, что он вовсе не дышит, что он затаил дыхание в тот момент, когда они все спустились во двор жилого корпуса, где состоялось торжественное прощание с ними и ещё двумя выпускниками колонии, всё то время, пока господин Игнато зачитывал свою торжественную речь, подходили с добрыми напутствиями учителя и ребята, которым ещё оставались здесь год и более – так он узнал, что он многим симпатичен, многие искренне волнуются за него, когда в его дрожащие руки легла тоненькая папка – его документы… когда Люсилла, звонко смеясь, грузила их скромные пожитки в арендованную ею машину…
Выдохнуть он смог, только когда они выехали за город, и вокруг засияли в лунном свете золотисто-розовые поля, перечерченные редкими тёмными перелесками.
– Вот видишь? Эй, а ну убери такое выражение с физиономии! Ты смотришь так, словно в любую минуту ожидаешь, что твой отчим выскочит прямо из-под колёс, как чёртик из табакерки! Да, понимаю, ты переживаешь. Ты всё-таки очень хороший мальчик, Лоран, не привыкший к таким вещам, как сбегать из дома, не слушаться родителей и всё такое. И сейчас тебе так не по себе в том числе потому, что ты, вроде как, обманул его доверие, улизнул у него из-под носа.
– Не знаю, так ли он прямо поверил, что я доберусь сам… Скорее, какие-то дела помешали ему за мной заехать. Он ведь у нас деловой человек, ты ж знаешь. А может… с ним что-то случилось?
– Ага, вот видишь, ты о нём волнуешься.
– Ничего не волнуюсь. По мне, так пропади он пропадом. Но это может отразиться и на моём отце.
Люсилла обернулась. Лицо её в свете огромной экалтинской луны – лун у Экалты было целых три, но две другие, меньше, редко были видны на этом полушарии – казалось белоснежным, слабо светилось.
– Я думаю, Лоран, вам очень повезло в том, что всё так получилось. Что вы попали сюда. И не из-за денег господина Синкара я так думаю, хотя и из-за этого тоже. Вы для него не игрушки. Это всё серьёзно. Ты, может, не понимаешь этого сейчас, конечно, но если известный и богатый бракири кому-то решил оставить своё состояние, заботится о нём так – это что-то значит. Меня-то и моя прежняя жизнь устроила бы, но мне несколько стыдно, что я отнимаю такую жизнь у тебя.
– Люсилла, перестань, почему я должен соглашаться с жизнью, которую мне навяливают?
– Не соглашаешься, да, и я этот авантюризм в тебе уважаю… Будем надеяться, и главная авантюра нам удастся, тогда…
Люсилла вдруг ударила по тормозам, потом развернула машину с развилки, на которой уже почти свернула.
– Глупость делаю.
– Что такое? Разве мы не по этой дороге быстрее всего попадём в Мелнаки?
– Да, по этой. От Ромеры идёт лучшая дорога к Мелнаки, но мы туда не поедем.
– Почему?
– Как по-твоему, твой отчим идиот? И я думаю, что нет. Он знает прекрасно, что в Мелнаки моя мать оформляла документы на меня, и вообще это город, в котором многое легко сделать. На его месте я б ждала нас там.
– Что же нам делать?
– Найти другое такое место, о котором он не знает, или по крайней мере, до которого не сразу додумается. Сейчас мы заедем в одно место, там у меня есть пара ребят, у которых кое-что моё заначено… Мы с тобой, конечно, были работящими мальчиком и девочкой в колонии и благодаря этому кое-что скопили, но этого может оказаться мало, нам всё-таки надо менять машины, да и купить много что. Так что – слава богу, кое-что мне осталось и от матери. Большинство её счетов были заблокированы, конечно, но не все. Да у меня и свои сбережения остались… Опять же, с ребятами потолковать будет полезно. А потом мы решим, куда поедем… То есть, кое-какие намётки я уже сейчас сделаю, а парни помогут с деталями – всё-таки я за эти годы от жизни немного отстала. Тихо, буду думать…
Он сколько-то времени любовался её сосредоточенным, серьёзным, таким милым профилем, потом раскрыл папку с документами.