Дайенн отбросила с лица спутанные ветром волосы – ветер был горячий, сухой, пыльный, мелкая серая взвесь осталась на ладони. День был жарковатый – в этой полосе сейчас стоял конец лета, засушливое время перед началом сезона дождей.
– Сложно, конечно, их обвинять, моя память, например, тоже не такова, чтобы я помнила всех, кто прошёл мимо меня за день. Да и у работников вокзала сейчас жаркие деньки. А регистрации приезжих таковой нет, и что особенно чудесно, нашему лицедею даже заморачиваться поддельными документами не пришлось, потому что документы у вас не требуются!
– Это верно. Обычный добропорядочный лорканец, как правило, всю жизнь живёт на одном месте, там, где родился, там и умирает. Исключение – такие вот паломничества, но это не чаще трёх раз в год, да и удовольствие не дешёвое, не для каждого. Путешествуют, конечно, торговцы, но всегда возвращаются в родные места. Поэтому гражданину документы и не нужны – он живёт там, где его сызмальства знают. Единственно, при покупке билетов требуется предъявлять разрешение от семьи для женщины, если она путешествует не с главой семейства, и мужчинам, если они не считаются полноправными взрослыми.
– А во сколько у вас наступает совершеннолетие?
Хеннеастан облизнул губы и дежурно сплюнул налипшую пыль.
– Это не вполне от возраста зависит. Мужчина становится сам себе хозяином, когда становится главой семьи. То есть, либо когда женится – женятся у нас редко раньше тридцати лет, либо когда умирает отец или старший брат, то есть, он становится старшим мужчиной в семье, либо если получает достаточно высокую должность, но такая причина редко наступает раньше первых двух. Я, например, совершеннолетний, потому что мой отец умер, а я старший сын.
– Но вы не женаты?
– Нет, мне только двадцать пять, такого молодого как мужа ещё не рассматривают. Конечно, я могу жениться где-нибудь на территории новой веры, но какая ж нормальная женщина согласится ехать сюда? Если честно, я б и сам отсюда с радостью уехал, как и многие. Но мы должны быть здесь, потому что мы та сила, которая сдерживает экстремистов… Лехеннаорте – пороховая бочка, на самом деле. Здесь есть экстремисты, воспринявшие реформаторов как исчадий ада, желающих погубить богоизбранный лорканский народ, и сторонники новой веры и новых порядков, и «умеренные», которые не то чтобы ратуют за сохранение или же за изменение традиций, а, скорее, за хотя бы видимость согласия между сторонами и отсутствие стрельбы на улицах. Нашему гарнизону позволили разместиться здесь, потому что у многих из нас здесь семьи. Не так легко сняться с насиженного места, даже если место это становится опасным… и не так легко не думать при этом о тех простых людях, которых здесь оставляешь.
– А вы к какой группе себя относите?
Парень грустно улыбнулся.
– Я военный и сын военного, в нашей семье, положа руку на сердце, много разговоров о боге никогда не любили. Город, где я родился, сейчас относится к свободной земле, но как раз в год моего рождения отец узнал, что сестра моей матери, живущая здесь, осталась вдовой, и в семье только дочери. Женщинам нельзя оставаться одним, от них запросто могут избавиться…
– Как это – избавиться? – вздрогнула Дайенн.
– Обвинить в каком-нибудь преступлении – воровстве, блуде, всё равно. Женщин судят строже, а свидетели, если надо, найдутся. Имущество конфискуется жрецами или соседями, заинтересованные лица всегда есть. Либо их могут принудить выйти замуж – опять же, заинтересованные лица найдутся. Отец взял родственниц под свою опеку, и совершил почти неслыханное – добился для тёти возможности снова выйти замуж. Повторные браки не были запрещены, но считалось, что добропорядочная вдова должна вечно оплакивать мужа, запершись в дальних комнатах дома и изнуряя себя постом и тяжёлой работой, не выходя из дома больше никогда и вообще делая вид, что она тоже умерла. Если в самом деле умрёт – то даже лучше. Моя тётя, хоть и была привязана к своему мужу, любила другого мужчину, он к тому времени тоже овдовел, отец устроил счастье сразу для двоих. Уже хотя бы за это на нас до сих пор многие смотрят косо. Но это имеет хотя бы один плюс – к моим сёстрам никто не сватается. Мои сёстры, скорее всего, выйдут замуж за кого-то из моих сослуживцев, которые, в большинстве своём, прекрасны для них уже тем, что являются приверженцами новой веры, как и наша семья. Да, понимаю, для вас, наверное, это всё звучит несусветной дикостью, у вас на родине подобное немыслимо…
– На самом деле, сложный вопрос… – Дайенн замедлила шаг, задумавшись, подбирая слова, – то есть, мы ведь тоже – каждый из нас, и мужчина, и женщина – подчиняется клану, живёт его интересами. Клан отвечает за нас, а мы – за клан. Младшие подчиняются старшим, ученики учителям, простые члены клана – старейшинам. Но да, мужчина и женщина равны в правах, женщина имеет такие же возможности учиться, занимать любой пост, избирать и быть избранной, ей не требуется на это больше позволений, чем мужчине. И старшие не вправе прямо решать за молодых в их личном выборе, но для брака, конечно, необходимо одобрение старейшин… То есть, старейшины могут запретить, точнее, отложить брачную церемонию, если считают, что молодые люди ошибаются в выборе, но не могут принудить к нежеланному браку.
– Многим жителям Лехеннаорте это показалось бы раем, – усмехнулся Хеннеастан, – хотя они не признаются в этом, конечно. Если б имели смелость – бежали в свободные земли, побросав все пожитки.
– На самом деле, нигде не рай. Хотя мой напарник, возможно, возразил бы, что рай – на Корианне… Я б рада сказать, что жизнь на Минбаре – беспечальна, но тому найдётся хотя бы одно возражение – я сама.
– Честно говоря, не совсем понял.
– Это отдельная сложная история. Я ведь, как вы заметили, не минбарка по рождению. Конечно, мой клан принял меня такой, какая я есть, но это один из немногих воинских кланов, что приняли нас. Я думаю, что будет, если однажды я полюблю – не одного из своих собратьев, а минбарца, ну да, а что в этом невозможного, я воспитана минбаркой – мужчину из другого клана, где смотрят на нас не столь терпимо…
– Я думаю, что не стоит заранее настраиваться на плохое. Любовь, говорят, всё победит. Если в это верят даже здесь, вам тем более сам бог велел.
Эркена в это время, окончательно сломив и повергнув в печаль Синонтафера, занимался переводом инструкций от похищенных артефактов на земной язык и ждал, пока завершится синхронизация Ока с его личным портативным компьютером – само Око брать с собой смысла не было, но запись была ему нужна. С неё, к тому же, можно попытаться вытащить хоть какие-никакие изображения пропавших вещей.
– Не понимаю, почему у вас запрещено фотографирование храмов, святилищ и всей этой их драгоценной начинки? Что в этом греховного?
– Техника бездушна. Техника не имеет почтения. Святыни разрешается рисовать. Разумеется, разрешается только боговдохновенным, истово верующим художникам, праведный образ жизни которых не вызывает сомнения. Они должны заручиться благословением жреца и провести несколько ночей в посте и молитвенном бдении, прежде чем дух их будет готов…
Эркена по-новому взглянул на все когда-либо читанные им книги о культуре Лорки – теперь можно попытаться представить, чего стоили художнику его иллюстрации.
А Вадим, в это время обходивший, чуть ли не ползком на брюхе, в поисках хоть каких-нибудь улик, внешнюю ограду храмового комплекса, нашёл себе приключений. В какой-то момент он почувствовал, что из-за деревьев за ним следят. Резко обернувшись, он заметил мелькнувшую большеглазую мордашку.
– Эй!
Любопытное личико выглянуло снова, и наконец, решившись, девушка вышла из-за дерева, смущённо улыбаясь.
– Здравствуйте, – Вадим помнил немного по-лоркански из уроков Виргинии, но без практики, разумеется, эти уроки быстро забывались, – не бойтесь. Вы живёте где-то неподалёку?
В руках у девушки, закутанной в длинное, постоянно сползающее с головы и плеч, путающееся в ногах покрывало, была небольшая плетёная корзинка с торчащими из неё пучками травы и бледными голубыми и розовыми цветочками. Девушка смотрела на него с явным любопытством, которого смущение не могло пересилить – надо думать, инопланетян, тем более вживую, она не так часто и видела. Девушка вздрогнула, услышав родную речь.