Мицутани представлял из себя ресторан, разделённый перегородками из рисовой бумаги на много отдельных кабинетов, в каждом из которых стол сервировался строго в японском стиле. Потолок был невысокий: голова Алекса не доставала до него менее восемнадцати дюймов; пол был из отполированной до блеска сосны и такой светлый, что казался прозрачным и глубоким, как море. В вестибюле Алекс и Джоанна сменили свою уличную обувь на мягкие тапочки, и миловидная официантка провела их в кабинет, где они сели на пол, рядом друг с другом, на тонкие, но удобные подушечки, разложенные перед низким столиком. Перед ними находилось окно площадью в шесть футов, за которым был виден сад, обнесённый стеной. В конце года в саду уже не было цветов, чтобы порадовать взор, но можно было полюбоваться ухоженными вечнозелёными деревьями нескольких видов и зелёным ковром мха, который ещё не успел по-зимнему побуреть. В центре сада находилась каменная пирамида, из которой на высоту семи футов бил фонтан; сотнями маленьких ручейков вода сбегала в мелкий, покрытый рябью пруд. Алекс никогда не видел ресторана более совершенно подходящего для влюблённых, чем этот; это было местечко, в котором вполне можно было заложить первые камни в здание нового романа.
Алекс попытался поудобнее устроиться на подушке, ища положение, которое позволило бы разместить его длинные ноги под низким столиком, и дважды ненамеренно коснулся коленями её ног. Смутившись от своей неловкости, он улыбнулся и сказал:
- Япония очаровательна, но я здесь не в своей тарелке. Когда я улетал из Чикаго, мой рост был шесть футов и два дюйма, но, клянусь, кажется, в самолёте я подрос ещё на два фута. Здесь все такое хрупкое. Я чувствую себя как неуклюжий, грубый, волосатый варвар.
- Напротив, - сказала Джоанна, - для ваших габаритов вы довольно грациозны, даже по японским меркам.
- Спасибо, но я знаю, что это не так.
- Вы хотите назвать меня лгуньей?
- Как?
- Лгуньей. - Она притворилась, что обиделась.
- Конечно, нет.
- Тогда что вы скажете обо мне?
- Это была только дань вежливости.
- Вы хотите сказать, что человек может лгать, чтобы быть вежливым?
- Я хочу сказать, что я медведь, гиппопотам, и я знаю это.
- Я бы не сказала, что вы грациозны, если бы так не думала. Я всегда говорю то, что думаю.
- Все так делают.
- Да? И вы тоже?
- Всегда.
- Вы как нельзя лучше подходите мне.
- Я запомню это.
- Я этого и хочу, - сказала Джоанна.
Её голос дрогнул, ясные голубые глаза встретились с его глазами:
- Мне нравятся люди, которые говорят то, что думают, даже если они говорят мне вещи, которые я не хотела бы слышать. Поступая так с другими, я надеюсь, что и они ответят мне тем же, и к чёрту все эти политесы между друзьями. Если вы не уйдёте, то увидите, что я говорю правду.
- Это приглашение? - спросил Алекс.
- К чему?
- Это приглашение остаться?
- А вам оно надо?
- Думаю, что нет. - Теперь в её лице он видел даже больше характера, чем вначале. В первый раз он почувствовал немалую силу и самоуверенность, скрывавшиеся под её нежной, женственной оболочкой. - Если вам надоест моё общество, вы заявите мне это со всей откровенностью, я правильно понял?
- Да. Знаете, что даёт то, что ты честен с людьми. Прежде всего, это экономит всем так много времени и боли. А сейчас я назову вас самым неуклюжим медведем, если вы, наконец, не усядетесь, давайте же обедать!
Алекс удивлённо прищурился, Джоанна скорчила гримаску, показав ему зубы, он улыбнулся, и они оба рассмеялись.
Они ели мицутаки - белое мясо цыплёнка, тушенного в глиняном горшочке и приправленного ароматными травами. Когда с цыплёнком было покончено, они выпили отличный бульон. Всё это сопровождалось несколькими чашечками горячего сакэ, который восхитителен в горячем виде и невкусен в холодном.
В течение всего обеда они оживлённо беседовали. Алекс находил разговор с Джоанной приятным и ненатянутым, и действительно, им было настолько легко общаться друг с другом, что со стороны это выглядело, как будто долгие годы они были лучшими друзьями. Они говорили о музыке, японских обычаях и искусстве, о фильмах и книгах, рассказывали случаи из жизни. Алексу очень хотелось упомянуть имя Лизы Шелгрин. Как отреагирует Джоанна? Временами у него появлялась способность определять, виновен или нет подозреваемый по его реакции, по мимолётному выражению лица в момент, когда ему предъявляли обвинение, по оттенкам голоса и по ещё более слабым изменениям, происходящим в глубине глаз. Однако, у Алекса не было желания затрагивать тему исчезновения этой Шелгрин, пока он не услышит собственную историю Джоанны: где она родилась и выросла, где она училась петь, почему она приехала в Японию и как она дошла до "Прогулки в лунном свете" в Киото. Биография Джоанны Ранд могла бы своим содержанием и правдоподобием убедить его, что она действительно была той, за кого себя выдавала, и что её сходство с пропавшей женщиной по имени Лиза Шелгрин - только случайность. Тогда ему вообще не пришлось бы поднимать материалы этого дела. Таким образом, было важно, чтобы она большую часть обеда, ничего не подозревая, рассказывала о себе. Трудность была в том, что она не хотела это делать: не из зловредности, но из скромности. Обычно Алекс неохотно рассказывал о себе даже близким друзьям, но как ни странно, в её компании эта сдержанность исчезла. В какой-то момент он почувствовал себя так, как будто разговаривал с собой. К концу обеда, пытаясь разговорить Джоанну о её прошлом, он сам рассказал ей почти все о себе.