Войдя в кабинет, Фрэнсис увидел, что директор не один — с ним сидел отец Тэррент, которого он не сразу разглядел за кипой бумаг. По странному внезапному молчанию, воцарившемуся с его появлением, юноша ясно почувствовал, что они говорили о нем.
— Простите, сэр, — он в замешательстве посмотрел на Свирепого Мака. — Я не знал, что Вы заняты.
— Ничего, ничего, Чисхолм. Садись.
Живая теплота его голоса побудила Фрэнсиса, уже было повернувшегося к двери, сесть на плетеный стул около письменного стола. Медленными движениями коротких толстых пальцев Свирепый Мак продолжал набивать махорку в свою прокуренную трубку.
— Ну, милый человек, чем мы можем быть тебе полезны?
Юноша покраснел.
— Я… я думал, что Вы будете один…
Неизвестно почему директор избегал его умоляющего взгляда.
— Но тебе же не помешает отец Тэррент? А? Что у тебя? Выхода не было. Не пытаясь придумать какую-нибудь отговорку, он сказал с запинкой:
— Это из-за письма из дома… — он хотел показать письмо Полли Свирепому Маку, но в присутствии Тэррента гордость не позволила ему сделать это. — По каким-то неясным мне причинам они, по- видимому, не хотят брать меня на каникулы.
— О?! (Не ошибся ли он? — ему показалось, что эти двое быстро переглянулись). — Это, должно быть, большое разочарование для тебя?
— Да, сэр. И я беспокоюсь. Я думал… по правде говоря, я пришел спросить Вас, что же я должен делать.
Наступило неловкое молчание. Отец Мак-Нэбб, казалось, еще глубже погрузился в свое старое кресло и все еще вертел в руках трубку. Он знал многих мальчиков, знал их вдоль и поперек. Но в этом юноше, сидящем тут около него, была такая внутренняя утонченность, красота и упрямая честность, что он невольно прилепился к нему сердцем.
— У нас у всех бывают свои разочарования, Фрэнсис, — отец Мак говорил задумчиво и печально, и голос его был более мягок, чем обычно. — Отцу Тэрренту и мне тоже пришлось сегодня перенести разочарование. В нашей семинарии в Испании сейчас многие уходят в отставку, — он помолчал. — Мы назначены туда, я — ректором, а отец Тэррент — заведующим учебной частью.
Фрэнсис попытался выдавить из себя какой-нибудь ответ.
В действительности перевод в Сан-Моралес означал повышение, которого многие домогались, — оттуда лишь шаг до получения сана епископа. Но как бы ни реагировал на это Тэррент — юноша бросил взгляд на ничего не выражающий профиль — Мак-Нэбб, конечно, не так относится к этому.
Сухие равнины Арагона будут чужды человеку, всей душой любящему зеленые леса и стремительные воды Холиуэлла. Свирепый Мак мягко улыбнулся.
— Мне так хотелось бы остаться здесь. А тебе хочется уехать. Что ты на это скажешь? А? Согласимся ли мы оба принять эту трепку от Всемогущего Бога?
Фрэнсис в замешательстве силился собраться с духом и сказать что-нибудь подобающее.
— Это просто… я просто беспокоюсь… я думал, что мне, может быть, следует узнать, что там случилось, и постараться помочь?
— Я бы подумал на твоем месте, нужно ли это делать, — живо ответил отец Мак-Нэбб. — А что Вы скажете, отец Тэррент?
Младший учитель пошевелился в полумраке.
— Неприятности, по-моему, лучше разрешаются сами собой, без вмешательства извне.
По-видимому, говорить больше было не о чем. Директор зажег лампу на письменном столе. Осветив темный кабинет, она как бы положила конец разговору. Фрэнсис встал. Хотя он смотрел на обоих, но обращался только к Свирепому Маку.
— Я не могу вам сказать, как мне жаль, что вы уезжаете в Испанию. Школа… я… мне будет так недоставать вас, — произнес он, запинаясь, но от всего сердца.
— Может быть, мы увидимся с тобой там? — в голосе отца Мака звучали надежда и спокойная привязанность.
Фрэнсис не ответил. Пока он стоял в нерешительности, не зная что сказать, терзаемый противоречивыми чувствами, его опущенный взгляд вдруг упал на письмо, что лежало распечатанным на письменном столе. Не столько это письмо — да Фрэнсис и не мог прочесть его на таком расстоянии — сколько яркий синий штамп в заголовке привлек его внимание. Он быстро отвел глаза, но успел прочесть: «Приход святого Доминика. Тайнкасл». Юноша вздрогнул. Дома неблагополучно. Теперь он был в этом уверен. На его лице ничего не отразилось, оно осталось бесстрастным, и ни один из учителей не догадался о его открытии. Но, идя к двери, Фрэнсис уже знал, что ему делать, и ничто не смогло бы заставить его поступить иначе.
5
Поезд пришел в Тайнкасл в два часа. Стоял знойный июньский день. С чемоданом в руке Фрэнсис быстро шел от станции. Чем ближе подходил он к знакомой части города, тем билось его сердце. Странное безмолвие нависло над таверной. Фрэнсис хотел застать тетю Полли врасплох — он легко взбежал по боковой лестнице и вошел в дом. Здесь тоже было тихо и странно темно после ослепительного блеска пыльной улицы. В коридоре и в кухне царила пустота, нигде ни звука, только оглушительно тикали часы.
Фрэнсис прошел в гостиную. За столом, положив оба локтя на красную шерстяную скатерть, сидел Нэд. Он неотрывно смотрел на голую стену напротив себя. Не только его поза, но и перемена, происшедшая в нем, заставила юношу приглушенно вскрикнуть. Нэд потерял три стоуна [15]в весе, одежда висела на нем; его круглое сияющее лицо стало мрачным и мертвенно-бледным.
— Нэд! — Фрэнсис протянул руку.
Наступила тишина, затем Нэд вяло повернулся, сквозь всепоглощающую апатию медленно пробивался проблеск сознания.
— Это ты, Фрэнсис? — он слабо улыбнулся. — Я и понятия не имел, что тебя ждут.
— А меня вовсе и не ждут, Нэд, — скрывая беспокойство, юноша сделал попытку засмеяться, — но когда нас распустили, я просто ни минуты не мог ждать. Где тетя Полли?
— Она уехала… да… Полли уехала на пару дней в Уитли-бей.
— Когда же она вернется?
— Возможно… завтра…
— А где Нора?
— Нора… — Нэд говорил совершенно безжизненным голосом. — Она уехала с тетей Полли.
— Понимаю, — Фрэнсис почувствовал прилив облегчения. — Вот почему она не ответила на мою телеграмму. Но Нэд… а ты… ты-то здоров, я надеюсь?
— Я здоров, Френсис. Может быть, погода на меня немножко действует… Но таким, как я, ничего не делается, — тут его грудь вдруг стала вздыматься, и юноша с ужасом увидел, что по яйцеобразному лицу Нэда текут слезы.
— Ну, а теперь иди отсюда и поешь чего-нибудь. Там в буфете полно всякой всячины. Тэд даст тебе, что ты захочешь. Он внизу в баре. Он был опорой для нас, Тэд.
Взгляд Нэда побродил вокруг и снова уперся в стену. Фрэнсис, совершенно ошеломленный, повернулся и понес чемодан в свою маленькую комнату. Проходя по коридору, он увидел, что дверь к Норе была открыта. Чистое белое уединение этой комнаты заставило его в неожиданном смущении отвести глаза.
Фрэнсис поспешил вниз. Бар был безлюден, даже Скэнти исчез куда-то, — его опустевший угол приковывал к себе внимание и казался невероятным, как брешь, пробитая в прочной толще стены. Но за баром, ловко перетирая стаканы, без пиджака, стоял Тадеус Гилфойл. Когда юноша вошел, Тэд сразу перестал насвистывать. Заметно пораженный, он помедлил с минуту, прежде чем протянуть ему в знак приветствия мягкую, слегка влажную руку.
— Ну и ну! — воскликнул он. — Вот это приятное зрелище!
Вид собственника, с каким держал себя Гилфойл, был отвратителен. Но Фрэнсис, теперь уже крайне встревоженный, сумел принять безразличное выражение и беспечно сказал:
— Я удивлен, видя вас здесь, Тэд. Что случилось с газовым заводом?
— Я ушел оттуда, — ответил тот спокойно.
— Почему?
— Чтобы быть здесь. Постоянно, — он поднял стакан, и осмотрев его со знанием дела, подышал на него и начал полировать. — Когда они меня попросили, что еще я мог сделать?
Фрэнсис чувствовал, что нервы его напряжены до предела.
— Во имя неба, что все это значит, Гилфойл?
— Мистер Гилфойл, Фрэнсис, если вы не возражаете… — упрек прозвучал с явным самодовольством. — У Нэда просто сердце болело оттого, что я занимал такое неподходящее место. Он совсем сдал, Фрэнсис. Сомнительно, что он когда-нибудь опять станет самим собой.