— Пятьдесят, товарищ лейтенант.
— Понимаете, что это означает?
Еще бы не понимать?!
Все более чем ясно. Полвека прошло. Палили из этой фузеи еще под Мукденом, потом в девятьсот четырнадцатом — под Перемышлем и Сувалками, потом в гражданскую войну — под Псковом и Перекопом, а вот теперь в руках будущего военного комиссара.
— Я вас аттестую политруком банно-прачечного отряда, — теперь уже гремел голос Мараховца. — Будете сидеть на берегу пруда и приглядываться к икрам полоскальщиц.
Как бы в последний раз предоставляя Алексею возможность исправиться и тем самым избежать упомянутой грозившей опасности, он отрывисто скомандовал:
— На огневой рубеж — шагом марш!
С трудом Алексей дотянул до удовлетворительной оценки. Он было уже упал духом.
И когда настало время стрелять из ручного пулемета, то подошел и лег перед ним вовсе без всяких надежд, загодя переживая свое невезение: чему быть — того не миновать.
И тут случилось чудо… Может, все дело в том, что на этот раз рядом с Алексеем оказался Герасименко со своим негромким приятельским говорком?
— Спокойненько, спокойненько. Что ты натянулся, как пружина? Расслабься. Только сошки поправь… И будет хорошо…
Все три пули выпущенной короткой очереди Алексей точно положил в цель. Сразу приободрился. Мараховец явно был удивлен — карие глаза округлились, стали еще выпуклей, поначалу не выставил и оценки. У остальных во взводе результаты стрельбы были хуже. В конце занятий Алексей стрелял опять. И снова три попадания. Он торжествовал и всю обратную дорогу с неким чувством благодарности нес пулемет, хоть был он вдвое тяжелей винтовки… Выручил, окрылил!
Как раз в этот день — а была суббота — дежуривший на контрольно-пропускном пункте Оршаков сказал Алексею, что его спрашивала какая-то женщина.
— Приметная — русявенькая, светлоглазая… Оказывается, ты уже здесь успел присмотреться? Эх, перевелись на Руси схимники…
Впервые Алексей попросил на воскресенье увольнительную. Нашелся для того и повод — день рождения. Старшина так изумился просьбе, что расчувствовался и даже пошел и достал в каптерке соседней роты другую, бо́льшую, фуражку. Все остальное обмундирование подновлять или чистить бесполезно — за эти месяцы оно обносилось так, что вся надежда возлагалась на свежий подворотничок и бравую выправку.
Майское солнце припекало по-июльски. В Донбассе в такую пору нередко случались и заморозки, а здесь все изнывало от зноя, плавилось, и над дувалами, над плоскими крышами жилищ зыбился раскаленный камнями улиц воздух.
Окна кибитки были распахнуты, наружу выбились чистенькие белые занавески.
Алексей постучал.
— Входите, — послышалось из комнаты. Голос женский. Ее? Он взялся за висевшее на двери — там, где привык видеть щеколду, — тяжелое железное кольцо. В недоумении повертел, потянул его — ничего не получалось. Изнутри поспешили на помощь. Открыла она сама. Узнав Алексея, обрадованно рассмеялась.
— А, забывчивый заказчик! Я вас три дня ищу.
Сейчас, когда он увидел ее не в пальто и в платке, а в ситцевом домашнем сарафанчике, обнажавшем до плеч еще не успевшие загореть руки и нежную шею, она ему показалась более рослой, чем прежде. Вероятно потому, что тогда встретил ее на площади и она озябла, жалась, а теперь под низким потолком кибитки чувствовала себя непринужденно, свободно. И к тому же не уложенные, а распущенные по-домашнему волосы. «А ведь она и в самом деле русявенькая», — вспомнил Алексей сказанное вчера Оршаковым.
— Занятия, нельзя было вырваться… — невнятно стал извиняться он. — Отпустили в порядке исключения…
— И чем вы его заслужили?
— Заслужила мама, она меня родила в этот день…
— Ах, вы сегодня именинник?! Поздравляю. Полагается дарить в этот день подарки, а я только возвращаю ваше.
Свитер лежал на подоконнике, она взяла его, протянула.
— Принимайте работу. Можете и выругать, если не угодила.
Он мял в руках свой нелепый толстый свитер, представляя себе, что́ она, вязавшая в такую несусветную жару, могла о нем подумать. Неженка? Маменькин сынок?
— Спасибо, эвакуированная Валя. Сколько я вам должен?
— Вы торопитесь? Прежде посмотрите, что я вам намудрила. Не хватило шерсти сделать воротник повыше, а все-таки чуть его подняла.
— Я вижу. Лучше не могла бы связать и моя бабушка.
— А я и училась у своей.
— И ваша прилежность налицо.
Не дождавшись, пока Валя назовет цену, Алексей отсчитал из вынутого портмоне деньги, положил на стол.