— Товарищ политрук, — взмолился Петруня, — распорядитесь, чтобы дальше санпункта меня никуда…
— Хорошо, хорошо, там будет видно, идите.
Алексей все-таки не стал чего-либо обещать, но и этих его слов оказалось достаточно, чтобы Петруня оживился. Вскочил, торопливо зашагал вслед за санинструктором по лесной тропе.
Запоздало явился командир взвода, представился новому политруку.
— Младший лейтенант Запольский.
И хотя какой-либо вины за ним не было, он выглядел сконфуженным.
— Товарищ политрук, может, в баньку с дороги? — предложил Рокин.
— И чистая и натоплена хорошо.
— А холоднячка сейчас подбавим, — подхватили и другие красноармейцы.
— С дороги? — улыбнулся Алексей. — Я с дороги о другом думаю: сколько тысяч километров проехал, а будто снова в Ташкент попал.
Еще в самом начале он приметил, что почти половина взвода из Средней Азии. Черный блеск удлиненных, восточного разреза глаз, смуглые, скуластые лица. Даже у Рокина, но он скорее всего якут или бурят. Поплотней, плечистей.
— А вы сами оттуда, товарищ политрук?
— Только на прошлой неделе «Кызыл Узбекистан» читал. Не знаю, доходит ли он сюда.
— У нас своя фронтовая есть, товарищ политрук. На узбекском.
— Ну, тогда ташкентские новости и вам знакомы.
— Про ташкентские мы мало-мало, да знаем, а вот про другие что слышно, товарищ политрук?
И снова не стерпел Алексей и почти убежденно, будто так оно в самом деле и есть, начал рассказывать про начавшееся наступление на Ржев.
Борисов вернулся в роту в конце дня. За час до этого на правом фланге начали бухать и долго не утихали орудия, и Осташко считал, что Борисов, вернувшись, заговорит именно об этом, но командир роты, казалось, и не слышал перекатывающихся долиной реки выстрелов.
— Ну, что с Петруней? — первым делом встревоженно спросил он.
Алексей стал рассказывать, что произошло на поляне.
— Вы наверх доложили? — угрюмо поинтересовался Борисов.
— Нет.
— Почему?
— По-моему, квалифицировать все как умысел нет никаких оснований. О чем же докладывать? Об увечье? Но оно не такое большое. А была бы охота, его можно истолковать по-разному. Потом в политдонесении сообщу, но опять-таки без натяжек.
— Так-то оно так, — нерешительно произнес Борисов, но в главах, которыми он словно впервые всматривался в Осташко, затеплилось дружелюбное понимание, даже, пожалуй, благодарность.
— К тому же все говорят, что Петруня хороший, дисциплинированный красноармеец.
— Да ему сам командир дивизии под Демьянском медаль приколол.
— Тем более.
— А если скажут, что покрываем?
— Какое ж покрывательство? Солдат-то остался в строю…
Борисов все еще раздумывал, колебался.
— Ведь и верно, затаскали бы парня, — приближаясь к какому-то решению, сочувственно произнес он. — Я уж не говорю о нас… Тоже бы досталось. А где он сейчас?
— Пошел в санпункт. А оттуда направили в санроту. Вот разве что медики могут удружить, подвести.
— Так это я мигом, это мы уладим, — вдруг зарумянилось в каком-то оживлении лицо капитана. Сейчас я Ане позвоню.
Борисов стал вызывать санроту.
…Наступал вечер. Алексей стелил себе на нарах постель, раскладывал пожитки. Снова, как бы провожая заходившее за лесом солнце, послышалось несколько залпов, один из снарядов разорвался неподалеку, задребезжало оконце.
Браточкин принес котелки с ужином. Старшина чувствовал себя сегодня явно виноватым и с минуту молча смущенно топтался в дверях — заговорить или не заговорить?
— Ну, как там Петруня? — деловито осведомился Борисов.
— Два котелка уплел, — обрадованно встрепенулся Браточкин, будто разгоревшийся аппетит Петруни был самой верной мерой его самочувствия и боеспособности.
— Эх ты, паникер, — с напускным гневом, сдвинув брови на своем еще без единой морщинки лбу, попрекнул Борисов. — Саморуб! И надо ж было выдумать! Ладно уж, можешь идти. А после ужина мы с политруком будем во взводах.
— Ну что ж, давай теперь, дядя Алексей, знакомиться, — сказал Борисов, нащупывая позади себя и доставая в изголовье нар флягу.
— Давай, племянник, — улыбнулся Алексей оттого, что наконец-то их отношения складывались непринужденно и просто.
Чокнулись.
— Закусывай лучком, хоть и дикий, а хорош, — потчевал Борисов, вынимая из лежавшей на столике связки пахучую темно-зеленую стрелку. — А это маслюки, тоже не пренебрегай. Да что ты так робеючи ложкой, будто продаттестат потерял? Смелей!