Однажды, проходя окопом, Осташко услышал где-то впереди раздраженный голос Гайнурина.
— Ну что валандаешься, что валандаешься, горе ты мое? Да если мы все так будем воевать, нас Гитлер голыми руками возьмет… Сердце болит, как на тебя смотрю… Это ж пулемет, пойми, пулемет, а ты около него — как бабка около примуса…
За изгибом траншеи Алексей увидел Сафонова, мешковато склонившегося над плащ-палаткой, на которой лежал разобранный ручной пулемет. Гайнурин сидел на лотке из-под мин, нервно покуривал, пуская дым колечками, покрикивал.
— Чистка материальной части, товарищ политрук, — вскочил он.
— А я уж подумал, что вы Сафонова чистите…
— И это нелишне было бы, товарищ политрук, — охотно подхватил Гайнурин, приняв за одобрение шутку Осташко.
— А стоит ли?
— Да ведь не первый день над ним бьюсь, товарищ политрук, — поняв, что промахнулся, страдальчески выкрикнул Гайнурин. — С таким вторым номером в бою очень просто и дело завалить… А спросят-то не с него — с меня.
Сафонов, будто смирившись со своей нерасторопностью, только угрюмо посапывал и растерянно вертел в руках защелку, ту самую защелку, которая вначале не давалась и Осташко там, в Ташкенте.
— Что вы над ней мудрите? — засмеялся Алексей и перенял из рук красноармейца злосчастную детальку. — Она этого не заслуживает. С ней надо попросту, вот так. — Он ловко вставил защелку на место, затем снова вынул и протянул Сафонову. — Попробуйте теперь сами… Выйдет…
Пока пулеметчик возился со сборкой, Осташко его расспрашивал. Сафонов оказался марийцем, работал вблизи Зеленодольска старшим агрономом МТС, сюда, на Северо-Западный, попал из запасного полка.
— В запасном долго были?
— Две недели. Сразу после июльского приказа нас по тревоге подняли…
— То-то и оно, что июльский приказ… Дошел он до тебя или не дошел? — не выдержал снова Гайнурин.
Верткий, жилистый, худощавый, он годился бы в сыновья своему второму номеру. И трудно было представить, как в бою он, Сафонов, тоже не обделенный силой, но по-медвежьи грузный, поспевал бы за быстроногим сержантом. Сейчас Сафонов молчал, и, глядя, как он неумело возится со сборкой пулемета, Алексей подумал, что вот эти набрякшие, медлительные, с черными заусенцами от окопной грязи руки наверняка куда более искусно сновали при своем деле — любовно перебирали и охаживали колосья, пробовали твердость зерна.
О Сафонове как-то и заговорил Алексей с Борисовым, предложил подобрать к Гайнурину вторым номером кого-либо другого.
— Можно и другого, — поначалу согласился Борисов. Он чертил для штаба батальона схему расположения огневых средств. Алексей записывал в тетрадь сведения о коммунистах роты, как раз попалась фамилия Сафонова.
— А почему другого? — вдруг после минуты молчания поднял голову над столом Борисов.
Почуяв задиристые нотки в его голосе, Осташко ответил спокойно:
— Просто не пара, хотя бы и по годам. К тому же в этом взводе уже есть два коммуниста…
— Нет, ты не об этом думаешь, — отодвигая от себя чертеж, насупился и проговорил Борисов. — Ты думаешь о том, что Сафонов агроном, с высшим образованием, а Гайнурин прицепщиком на тракторе работал… Так вот что я тебе скажу: будь он, Сафонов, хоть председателем облисполкома, а не умеет воевать — пусть учится. А если какой-то, хоть бы из твоего Дворца, полотер сумел подбить танк, так давай мне этого полотера, я его к ордену представлю и старшим сделаю…
— Правильно, но не об этом речь…
— Нет, ты об этом, — не унимался Борисов. — А мне эти разговорчики осточертели, я их в госпитале наслушался… Со мной рядом один ополченец лежал… Так он рассказывал о своем студенческом батальоне и все ахал… Ах, мол, сколько, может быть, погибло Лобачевских, Ньютонов, Циолковских!.. А если погиб рабочий или дворник? Тогда ничего? Допустимо? Нет, уж извини, Отечественная так Отечественная для всех! Только так!
— А что ж ты тогда меня в ансамбль песни и пляски прочил? — поддел Борисова Осташко.
Борисов промолчал, будто устыдился своей вспышки. Да и Алексею затевать спор не хотелось. Не мог же Борисов не понимать, что политрук хлопотал не о каких-то льготах для агронома. Передний край есть передний край. Легкой жизни он не сулил никому. Но и Алексей понял запальчивость командира роты: очень уж о многом говорил взгляду этот еще сильней побагровевший шрам на лице…