— За мной!.. Вперед! С ходу возьмем, с ходу!
Подбегая к изрытому подножию высоты, он направил автомат на оголенно-черные, давно сбросившие иней кусты, за которыми метнулись немцы. Нажал спусковой крючок, и один из немцев стал заваливаться на спину. Алексей не снимал пальца со спуска. Когда упал и другой немец, не сразу понял, что этого убил уже не он, а бежавший рядом Вдовин, собственный же диск кончился, опустел…
Но теперь они, оскальзываясь, вгрузая в снег, поднимались на вершину. По обратному скату сбегали, падали, вжимались в укрытия те из оставшихся немцев, что занимали подкову окопов за дотом. Эти уже были не страшны. Замолк, добит артиллеристами и дот. Какой-то красноармеец пристраивал у валуна ручной пулемет, чтобы открыть по дороге огонь, и вдруг скорчился, выпустил из рук сошки. Алексей подскочил к нему и узнал Алимбаева.
— Все… кончал моя, политрук… Все… И второй номер кончался, и Алимбаев…
Бессвязно успокаивая тяжелораненого Алимбаева, Осташко оттащил его за валун и вернулся к пулемету. К нему, пригибаясь, подбежал Сафонов.
— Здесь я сам справлюсь, — выкрикнул Алексей, — а ты живей во второй взвод… Пусть выдвигаются к колодцу. К колодцу, повтори!
— К колодцу, товарищ политрук, — послушно повторил Сафонов и побежал вниз.
— И связь сюда поскорей!.. — приказал вдогонку Алексей.
Торопливо выбирая наиболее выгодную позицию, он установил пулемет. «Вот теперь задам, вот теперь задам!» — билась торжествующая, мстительная мысль. По двинувшейся в контратаку цепи гитлеровцев уже вели огонь и подоспевшие на высоту красноармейцы первой роты. Но пулемет Осташко здесь главенствовал, и после нескольких коротких очередей, убеждаясь, что каждая из них не напрасна, он уже посылал длинные очереди и счастливо, с жадностью смотрел, как в смятении изламывается цепь, оставляет на снегу убитых, замедляет свое движение…
Потянуло, нестерпимо потянуло посмотреть назад, туда, где остался Борисов. Белое текучее марево между темно-бурыми тучами и землей колыхалось, не рассеивалось, и отыскать торопившимся взглядом ту воронку, в которой лежал Роман, Осташко не смог, но заметил, как прыжками пересекал недавнюю «ничейную» полосу Браточкин, а вслед за ним бежал кто-то маленький, размахивающий санитарной сумкой… Аня?!
Алексей снова припал к пулемету. Цепь немцев откатывалась назад, ее словно сносило переменчивым хлестким ветром вместе с поземкой, распущенными седыми косами стелившейся по степи. Правее показались выдвигавшиеся к колодцу наперерез отступавшим стрелки второго взвода, куда Алексей послал Сафонова. Невидимая отсюда немецкая батарея повела по ним огонь. Но накрыть их, рассредоточившихся в мелкие группы, ей не удавалось. Снаряды падали с перелетом. Очереди пулемета, у которого лежал Осташко, еще могли достать торопившихся в укрытия немцев. Надо только заменить порожний диск. Есть ли он? Огляделся, увидел его в снегу, привстал и потянулся к нему рукой, но в это время словно многотонный молот сверкнул и обрушился сверху… Режущий удар по ногам… Боль хлынула выше, сжала сердце…
10
Он очнулся от какой-то подбрасывающей все тело тряски, очнулся и почувствовал прежде всего не ту боль, что прижала его к земле, нет, болели не ноги, а лицо — ветер обжигал и покалывал щеки; с силой летели навстречу, залепливали лицо хлопья и комья снега. И в ушах звенело тявканье, заливистый, нестихающий лай… Откуда взялось столько собак? Или все это мерещится? Попробовал поднять руку и не смог. Привязана. Ремни и на груди. Подбородком раздвинул воротник, приподнял голову и увидел перед собой упряжку мчавшихся по снегу лаек, понял, что его везут на санитарных нартах. Сани хорошо скользили по ровному насту, но на пути попадались рытвины, кочки, камни, тогда сани подбрасывало, и Алексей стал чуять и главную свою боль — в ноге, выше колена. Где же, однако, его возница? Что он так гонит? Впереди бегущих собак что-то темнело… Еще одни нарты, и на них человек… Алексей напрягся, закричал, но ветер отбрасывал его зов, не умолкал и собачий лай, и, осознав свою полную беспомощность, он откинулся назад, на спину.
Лишь спустя какое-то время почувствовал сквозь подступившую дрему, что тряска прекратилась, сменилась приятным спокойствием. Упряжка стояла. И не одна. Неподалеку скучились еще четверо или пятеро нарт, и между ними ходили и оглядывали свою поклажу погонщики. Осташко заворочался.
— Что, милый? — наклонилось над ним незнакомое, с заиндевевшими бровями и ресницами лицо. — Беспокойно? Потерпи, скоро уже будем на месте.