Но все это были не опасения — для них пока не было причин, — а просто размышления, свойственные в эти месяцы, как знал Алексей, не только ему, а множеству таких же, как он, — недавних политруков и комиссаров. И вот Замостин, видать, уже втянулся, привык и к новым порядкам. Для него все словно было так и раньше или, во всяком случае, должно было быть… Назначенные в роты и батальоны парторги… комсорги… партийное бюро, в котором секретарствует он, днепропетровский прокатчик, рабочий человек.
Вернулся Фещук.
— Ну, снял пробу, осмотрелся в нашей Кашубе? — спросил он с порога, дружелюбно перенимая, присваивая и себе то свойское «ты», которое уже перелетало меж Замостиным и Осташко; с секунду задержал взгляд на ордене Александра Невского на гимнастерке Алексея, снял полушубок — на груди две Красные Звезды. — Глубинка! Днем сами на линейке, ночью — волки да сохатые…
— Побольше бы таких глубинок.
— Оно так, а все ж недаром о нас и стихи сочиняют… Не забыл, Замостин? Как это он, лейтенант из армейской редакции, сказал?
Замостин усмехнулся, припоминая, потер лоб:
Фещук захохотал.
— Слышал? Приехал человек в командировку, осмотрелся и с ходу припечатал нас.
— Кстати, он, по-моему, тоже из Донбасса, — заметил Замостин.
— Как фамилия? — заинтересовался Алексей.
— Да вот позабыл. Мы его Минометкиным звали. В газете он часто так подписывается: Макар Минометкин. Шуточные стихи… В общем, сатира и юмор. Солдатам нравится.
— Ну, такого, понятно, в Донбассе не знал.
— Если не знал, то и знать уже не придется. Вышли мы из подчинения шестьдесят третьей. Передислоцировалась она. С голубики на морошку уехала… Снялась.
— Я об этом слыхал. Еще там, в госпитале.
— Команде выздоравливающих все известно, — согласился Фещук, — может быть, и про нас какой-нибудь слушок там бродил? А?
— Может, и бродил, но до меня не дошел. Сказано было только, когда вручали предписание, чтоб торопился сам.
— Гм, — переглянулся Фещук с парторгом, — это уже что-то новенькое. До сих пор не торопились. Позавчера Каретников даже приказал баню новую ставить, покапитальней. Второй день сосны пилим. А кто будет париться?
— По мне бы — я и еще одну срубил да оставил не жалеючи, — проговорил Замостин. Участвуя в разговоре, он между тем складывал на разостланную красную скатерку свои вещи — несколько книг и брошюрок, тетради, бритвенный прибор, какую-то жестяную шкатулку, которая, видимо, служила ему секретарским сейфом.
— А ты куда собираешься? — удивился Фещук и тут же спохватился: — Фу ты, позабыл… Так, может, и здесь потеснимся? Как ты, замполит?
Алексей и сам смотрел на сборы Замостина с чувством некоторой неловкости. Сжились, свыклись люди, а вот появился он, и все у них теперь врозь. Вспомнились нары ротного блиндажа. Там все проще. Пусть и приходилось поначалу скрючиваться от холода, но в середине ночи приятно было почувствовать горячую спину Борисова. Сейчас, пока не замечал сборов секретаря комбат, Алексей притворялся, что не замечает их и он. Есть старший… И когда этот старший предложил потесниться, сразу стало легче на душе.
— Что за вопрос? В таких хоромах да не поместимся?
— Ну, смотрите, мне по-солдатски и в стороне от начальства неплохо, — пошутил Замостин и стал выкладывать обратно свои вещи. — Лишь бы над головой не текло.
— Ладно, ладно, и солдату прибедняться не положено, а тебе тем более. Новожилов, скажешь Чапле, пусть поставит к ночи еще один топчан. Вот хоть бы и туда, к окошку, рядом с начштаба. Как раз влезет.
Но ставить топчан так и не пришлось. Фещук повел было Алексея по расположению батальона. Час назад брюзжавший на Кащубу, он теперь был не прочь и похвалиться добротностью и теплотой землянок, красным уголком, батальонной кухней и тем, что котелки не тащат в роты, а обедают тут же, в бревенчатой пристройке. На кухне к ним присоединился Чапля, командир хозвзвода, — русый грузный старшина с интендантской одышкой. Втроем шли от землянки к землянке. Над головами шумели сосны, язычком пламени переметнулась с ветки на ветку прикормленная красноармейцами белка. Пожалуй, она тут не одна. На снегу то под одним деревом, то под другим — россыпь шелухи от шишек. Неужели ему, Алексею, и в самом деле надо было спешить в эту обойденную, позабытую всеми штабными управлениями Кащубу? Не перестраховались ли в военкомате? Землянки пустовали — кто на занятиях, кто на хозяйственных работах. Но от дневальных, сбрасывающих дремоту и неестественно бодро вскакивающих для доклада, от ротных канцелярий, от потемневших дощечек-указок, прибитых на развилках дорожек, на Алексея вдруг повеяло такой прочной, непоколебимо устойчивой гарнизонной скукой, что он затосковал.