— Пойдем левее, на Лебедянь. Там и ночевка. Здесь, в Телешеве, и без нас все овины забиты.
Когда взошли на взгорье, только черная точка мельтешила на дороге почти у обреза горизонта. Фещук спешил узнать, что это за Лебедянь, где предстояло разместиться батальону.
После Телешева рельеф местности резко изменился. Заветвились овраги, и дорога ныряла в ложбины, перебиралась по хлипким деревянным мостикам, взбиралась по крутым склонам балок. Все это напоминало хорошо знакомое — шоссейку от Нагоровки до Дебальцева. Но те, знакомые, балки донецкой степи, когда-то давным-давно взломанные напором тектонических жил, так и замерли навечно, нерушимо со своими каменными уступчатыми стенами; заросли́ терном, шиповником, бересклетом, и уже никакие ливневые потоки, бушевавшие на дне, не могли больше ничего поделать с твердостью вставших на их пути пород. А здешние овраги, легко расправившись с верхними рыхлыми слоями чернозема, набираясь от дождя к дождю, от весны к весне новой яростной силы, упорно гигантскими осьминогами углублялись дальше и дальше и, казалось, разрастались своими щупальцами на глазах. Где уж тут удержаться на их зыбких обрывистых склонах какому-либо кусту; разве только реденькая повилика робко попробует зацепиться за землю, прижаться к ней листочками, да и то ненадолго — до первого дождя, который хлестнет, смоет ее вниз. И все-таки чем-то она начинала привлекать сердце Алексея, эта ранее малознакомая срединная российская земля… Чем? Возможно, как раз этой своей черноземной сытой плотью, которая, даже будучи изранена оврагами, по-прежнему казалась неиссякаемо щедрой, готовой вновь и вновь в свой срок одарить людей хлебом, травами, ягодами, цветами…
— Кто из этих мест? Есть здешние? — пропустив вперед несколько рядов второй роты и подравниваясь к идущим, поинтересовался Осташко.
Переглянулись, но не отозвались.
— Неужели нет никого?
— Был бы кто-нибудь, вам не пришлось бы и спрашивать, товарищ капитан. Сам бы наверняка не стерпел, подошел и на побывку попросился бы, — шутливо заверил белолицый, разгоряченно сдвинувший на затылок ушанку красноармеец. — Как солдату пройти мимо своей хаты?
— Да уж ты, наверное, и чужой не миновал, если бы юбку во дворе приметил, а, Рында, признайся?
— Наговаривают на меня, товарищ капитан, ей-богу, наговаривают, — довольно поблескивая глазами, пожаловался белолицый, завертел головой, оглянулся: — А вот где Рябцев? Рябцев, ты чего ж молчишь? Давно ли хвастался, что почти дома. Показывай дом свой…
Приземистый молоденький красноармеец, на котором кожушок сидел как-то по-особому пригонисто и щеголевато, осклабился, одернул Рынду тычком приклада.
— Не загинай лишнего, я тамбовский.
— Все равно ЦЧО… Центральная Черноземная…
— Была когда-то… А почему вы о здешних спросили, товарищ капитан?
— Да вот гляжу — оврагов много. Дали им волю. Сколько чернозема вразброс пошло, — посетовал Алексей, пропуская еще один ряд и пристраиваясь к Рябцеву.
— А что против них сделаешь, товарищ капитан? Стихия! Что правда, то правда, их и у нас, на Тамбовщине, хватает. Они — как гитлеры: не то что пядь земли, а целые километры отхватывают…
— Леса надо садить, а не на стихию сваливать, — назидательно заметил Рында.
— И в лесах хлеб сеять?
— Я тебе по-серьезному говорю… Закрепление почвы называется… регулирование, по-научному… У нас на Волге, если бы не так, не по-хозяйски, то весь чернозем в Каспий уплыл бы…
— Зато воевать здесь сподручней. Хоть в засаду, хоть в поиск, хоть и самому укрыться. И лопатой не надо мозоли набивать. Все готово. Пересеченная местность… — авторитетным баском прогудел кто-то за спиной Осташко. Он обернулся, отступил еще на один ряд.
— А ну-ну, кто это такой бывалый стратег?
— Да это Талызин…
— Давай, Талызин, обоснуй… Вот, оказывается, куда немцев надо было сразу пригласить да здесь, в этой мышеловке, и расколошматить! А мы-то по недомыслию здесь не задерживаемся, дальше идем, теряем выгодные позиции… Все рассмеялись. Но сказавший это пожилой солдат остался невозмутимым.
— Об этом жалеть не приходится, товарищ капитан. Чего-чего, а такого добра, как овраги, и там полно…
— Где там?
— Ну, одним словом, впереди, куда направляемся… На Орловщине…
— А вы откуда знаете?
— Сам орловский…
— А что ж молчали?
— А про что говорить? Я свое родное село, можно сказать, сам немцу в сорок первом отдал… На моих глазах сгорело… Сравняли его с землей… Не о чем и говорить…