— Может, и в самом деле выставим для подкормки, товарищ капитан? — выпрашивая согласие, произнес и Чапля. — На них и полпайки хватит. А то даже неудобно. Вернутся бабы, детвора и засомневаются: да русские люди тут стояли или же нет, что позволили пчеле погибнуть?!
— Хорошо, выставляйте, а потом посмотрим, что с ними делать, — распорядился Алексей. — Да поосторожней там копайтесь, а то и вас самих засыплет.
Когда он рассказал о находке Фещуку, тот недовольно засопел:
— А свиноферму заводить здесь не будем? Или крольчатник? У нас инспекторская поверка вот-вот, что называется, на носу… А мы, с благословения замполита, в пасечники?!
Алексей спокойно, и этим спокойствием как бы унимая раздраженность комбата, привел, на его взгляд, самый убедительный довод, какой высказал старшина. Ведь и впрямь вернутся, возможно, даже очень скоро вернутся сюда жители, погорельцы…
— Ладно, коль распорядился, так я твоего распоряжения не отменяю. Но и знать ничего не знаю… — Фещук опять посопел, помолчал, мысленно, наверное, осуждая свою уступчивость, потом командирски неумолимо махнул рукой. — Только подальше их, подальше… Чтоб в расположении я их не видел.
На другой день пять голубовато-бурой окраски ульев — две пчелиные семьи оказались погибшими — выстроились на опушке молоденького малинника, почти в километре от штаба. Можно было бы и позабыть о них. Но изредка то сдвоенным дозором, то разведчиками-одиночками, ведущими свой дерзкий поиск, они все-таки залетали и сюда, в штабной домик. Фещук оставался верным своему слову — «знать ничего не знаю», — старался их не замечать и ниже склонялся над столом. А Новожилов, присутствовавший при том разговоре комбата с замполитом, мгновенно спохватывался. Брал полотенце и тихо им помахивал. Желал услужить комбату и в то же время выдворить залетных гостей вежливо, деликатно, не обидеть их. Может быть, действительно уже предвидел тот день, когда на столе окажется котелок с пахучими сотами?
Слово «поверка» было у всех на устах, с ним заканчивали по самую завязку заполненный занятиями день, с ним поднимались поутру, чтобы снова шагать на учебные поля. Но, прежде чем прибыли поверяющие, в батальон явился еще один гость.
Однажды в обеденный перерыв, когда все штабные офицеры были в сборе — составляли очередной план-календарь, — Новожилов, неторопливо чинивший цыганской иглой оборвавшуюся полевую сумку комбата, вдруг весело обернулся:
— Товарищ майор, посмотрите, кто идет… Макар Минометкин!..
— А, пожаловал и к нам, бродяга?! — приподнял голову и, кинув взгляд в окно, довольно-таки равнодушно произнес Фещук. — Бери его сразу на себя, Осташко, мне сейчас возиться с ним нет времени.
Алексей увидел на тропинке устало тащившегося высокого, как жердь, и худого офицера. Через руку перекинута и волочится полой по земле шинель, совершенно излишняя при таком солнцепеке. Полевая сумка и пистолетная кобура неприкаянно болтаются у обвисшего пояса. И хотя эту фамилию, точнее, кличку Алексей услышал всего второй раз — первый раз в Кащубе, — а уж встречаться с ее владельцем и подавно не мог, все-таки почудились в лице подходившего гостя какие-то туманно знакомые черты.
Но вот отворилась дверь, Алексей всмотрелся и ошеломленно вскочил. На пороге стоял и щурился близорукими глазами секретарь редакции нагоровской городской газеты Степан Сорокин, и он же, оказывается, ныне титулованный армейской молвой Макар Минометкин.
— Необъятная наша Страна Советов, а все-таки для земляков и она тесна! — громогласно воскликнул он и шагнул навстречу Осташко, обнял его.
— Мне о тебе Каретников сказал, — немного погодя пояснил Сорокин. — Есть, мол, у нас новенький замполит, донбассовец… Соображаю — фамилия и имя сходятся… Ну, а когда узнал, что сей Алексей — видишь, как рифмы сыплются? — имел какое-то отношение к Дворцу культуры, сразу определил — не кто иной, как ты… И сюда!
— Ну, а мне бы никогда и в голову не стукнуло, кто укрылся под таким прозвищем.
— Ну, веди, веди земляка к себе, пусть отдохнет, — улыбаясь вместе со всеми, сказал Алексею Фещук.
В Нагоровке Алексей не так уже близко знал Сорокина, хотя одно время тот даже руководил литературным кружком во Дворце. Отношения их были полуслужебными-полуприятельскими. Секретарь редакции иногда разживался у директора Дворца контрамарками на спектакли для себя, для жены, а то и для друзей, для жен друзей. И Алексею не раз удавалось, вопреки бухгалтерским запретам, тиснуть бесплатно объявления в газете. Порой пробегала между ними и черная кошка. Это когда Сорокин, вот так проникнув по контрамарке в зрительный зал, отвечал затем вопиющей неблагодарностью. В хлесткой рецензии разносил какой-либо концерт или случайно заехавшего гастролера. Но сейчас даже этот, подчас явно несправедливый разнос вспоминался без зла. Тяжело было только возвращаться памятью к их последней встрече на крыльце школы перед опустевшим Домом Советов и к тому, как Сорокин ужаснулся, когда Алексей сказал, что ротацией теперь займется истребительный батальон…