— Элементарных магических теорем не знает, но зато на футарке говорит. — На лице Рес явственно читалось, что озвученное ею — абсурд. — Трансцендентный на всю голову.
— Как меня только ни обозвали, за полвека-то… И где ведьма, эй? — спросил Лекс с праведным возмущением ребенка, не получившего обещанную конфету. — Крови мало, что ли? Так я еще могу!
— А чего ты ждал, Александр? Сам же недавно заявлял, что кровь в тебе совсем не божественная! — послышался насмешливой голос из ниоткуда. Спустя миг всеобщего замешательства над плитой соткался палево-серый силуэт женщины. — Но я всё-таки пришла. Делай выводы!
Тамира сохранила в посмертии легкий налет детской непосредственности, благодаря чему и попала в его коллекцию. Эвклиду порой нравилось слушать ее болтовню — фигурировали там скудные радости плебейского детеныша, наподобие уличных игрищ и пестрой россыпи шипучих леденцов по два медяка за горстку. И «братишка Фис», вся жизнь которого, видимо, вертелась вокруг этой радостно-бестолковой зверушки. Эвклид видел мысленным взором того угрюмо-застенчивого паренька, востроносого и некрасивого, — а затем представлял нынешнего Феликса. Некромант, давно уже не ведающий любви и жалости, со злыми инфернальными глазами, с боевой косой Горарда в костлявых руках.
— Прелестно, — проговорил Эвклид негромко, ни к кому не обращаясь. Развеяв Тамиру, он задумчиво повертел в руках наполовину пустой бокал вина.
— Может, сопьешься уже наконец? — дух Горарда завис неподалеку, сцепив на груди призрачные руки. Даже после смерти, попав под власть Эвклида, он проявлял поразительное своеволие: и появляется, когда не звали, и исчезает без всякого на то позволения.
— К твоему вящему сожалению, старый хрыч, я не злоупотребляю.
— Отнюдь, ты много чем злоупотребляешь.
— Но не вином же.
Превосходным лоэмским вином в принципе невозможно злоупотребить — так полагал Эвклид. И остался тверд в этом убеждении, наполняя бокал в очередной раз.
— Вы звали меня?
— О?.. А, Илайя. Да, конечно. Присаживайся.
Он внимательно следил за тем, как Илайя отодвигает стул и садится. К его удовлетворению, она не выглядела больной или ослабевшей… и разум в ее глазах медленно, но неотвратимо угасал.
— Ты обедала?
— Я… не голодна, — отозвалась Илайя с некоторым сомнением. Ее потерянный взгляд скользил туда-сюда по светлой обивке стен, изредка спотыкаясь о черные крылья, укрепленные по обе стороны панорамного окна. — Чувствую себя… странно. — С несвойственной ей медлительностью Илайя запустила руку в волосы и потянула вперед; уставилась на тугие крупные локоны, где медь обильно перемежалась седой белизной. И выдала вдруг с прежней своей резкостью и острым прищуром: — Что вы со мной делаете?
— Ах, дорогая, — проговорил Эвклид с неподдельной лаской. — Что бы я ни делал — и что ни сделаю впредь, — ты не сможешь этому помешать.
Вспышка гнева тут же сошла на убыль; Илайя опустила голову. Пестрые кудри занавесили ее бледное точеное лицо.
— Что бы то ни было, я сама на это согласилась, — голос ее звучал глухо, обреченно. — Но у меня такое чувство, что я… я становлюсь чудовищем.
Эвклид неторопливо обошел стол и свободной от бокала ладонью погладил девушку по голове, наслаждаясь мягкостью волос. Затем чуть надавил на макушку, заставляя поднять взгляд. Серо-стальные — как кусок неба в его любимом крылатом окне — радужки с золотистой каймой вокруг зрачка… к сожалению, по краям уже наметилась мутная тень, предвестница непроглядной черноты.
«Даже грустно как-то. Мне нравились ее глаза».
— Я избавляю тебя от слабостей, мешающих служить на благо Империи. И ты меняешься, Илайя. И это прекрасно!
«Не нужно стольких усилий, — подумал он, — чтобы сделать из человека чудовище. Зачастую достаточно лишь дать ему жизнь».
Илайя снова проявила ненужную строптивость. Ее новообретенные когти сверкнули алмазами в опасной близости от лица иерофанта.
— Вам нужно оружие. Но я не понимаю… с кем сражаться?
— Отыскать врагов несложно, — философски заметил Эвклид. — Легионы Хаоса, скажем. Полторы тысячи адептов, пять тысяч единиц резерва. Внушительные числа, не так ли? Даже с поправкой на высокую смертность.
Одни лишь доходы с контрабанды вполне позволяют Высшему кругу содержать и воспитывать чужих детей, а уж с родителями договориться несложно. Те рады избавиться от лишнего рта, да еще и под предлогом заботы о благе детишек.
— И вы это позволяете?
— Мне это только на руку. Небеса всё обратят нам на пользу, Илайя! Несколько тысяч единиц плебса, почти все заражены нечистой кровью… объединяясь против Империи, они придают легитимность своему же уничтожению.
Какое-то время Илайя молча глядела на него.
— Это разумно, — наконец, сказала она, — да, очень разумно. И всё же чудовищно.
Эвклид молча развел руками, как бы говоря — его человечность принесена в жертву ради всеобщего блага. Не объяснять же, что на моральную сторону вопросов ему уже давным-давно наплевать.
— Вы… не такой, как я представляла.
— Я подонок. Не стесняйся говорить это вслух… пока можешь. Кто-нибудь, отведите ее к остальным! — Он решил, что на сегодня с него хватит бесед о целях и средствах. — А я зайду к тебе, когда закончу с документами.
Пред Илайей соткался один из бесчисленных духов, явившийся по приказу. Она, помедлив, кивнула и снова сощурила глаза, напоровшись взглядом на крылья.
— Будто грифоновые,— пробормотала она чуть слышно, прежде чем скрыться за дверью.
Улыбнувшись, Эвклид подошел к окну и медленно, почти любовным жестом огладил отливающие лазурью перья.
— До чего же бешеный был грифон, — пробормотал он тихо.
«Имя мне Вотан, что означает “ярость”», — прозвучало будто бы наяву.
— В гробу я тебя видал, Аларик. Хотя о чем это я? Там и хоронить было нечего.
На свинцовом полотнище туч сверкнула яркая молния; небо негодующе громыхнуло; ему вторил звон разбитого хрусталя. Эвклид, замерший с протянутой рукой, еще долго смотрел на зазубренные осколки бокала. И всё никак не мог перестать смеяться.
Вёльва глядела на мечника Хаоса снизу вверх, откровенная насмешка притаилась в глубине ее потусторонних глаз. Лекс, опешив было, упрямо сжал зубы и вернул себе прежний самоуверенный вид.
— Божественное наследие? Мои амбиции так далеко не простираются.
— Не лги себе! Непомерные амбиции у тебя в крови. А также наглость, изворотливость и… немного первородного огня. Кровь Локи — дурная кровь, опасная. До того как боги развоплотились, этот рыжий негодник только и делал, что наживал себе врагов. Не со зла ведь, из одной лишь врожденной вредности! Он всем был как кость в горле, бедняжка. — Вёльва сокрушенно покачала головой; у нее был вид тетушки, рассказывающей о проделках любимого племянника.
— Я тоже всех раздражаю! — хмыкнул Лекс. — И зачастую это взаимно.
— Вот уж в чём никто не усомнится.
Казалось, утратив к нему интерес, Вёльва взглянула на Рес, затем на Андрэ. На ее бесстрастное лицо набежала слабая тень эмоций.
— Да неужели! — проговорила она с придыханием. — Белое и черное. Просто увидеть вас вместе — уже счастье!
— О да, просто невыносимое, — проворчал Лекс вполголоса.
— Может, разъяснишь для скудоумных, в чём тут счастье? — переспросила Рес. Вёльва развела руками, отчего широкие мешковатые рукава ее старомодного платья затрепетали на ветру.
— Однажды я сказала конунгу Греттиру: бойся западных правителей. И что же сделал этот дурень? Истолковал всё с точностью до наоборот! Отослал принцессу королевского дома Анкавис — чуть ли не с самой свадьбы! — и женил сына на девчонке Вёльсунгов!