— До завтра, Тайгет, — прошептала она с печальным видом: как будто расставалась с другом или близким человеком. Затем заложила гнездо пучками прошлогодней травы, поднялась, отряхнула полы подрясника и, приподняв его над коленками, помчалась к монастырю.
Монастырь представлял собой двухэтажный каменный дом под черепичной крышей с высокими стрельчатыми окнами и широким крытым порталом, колонны которого были обвиты густым вечнозелёным плющом. Перед этим зданием довольно мрачного вида, возвышающимся на фоне леса, расстилался огромный двор, украшенный цветочными клумбами и газонами, а позади был разбит сад, сквозь гущу которого просвечивали узкие белые дорожки. Осенью, когда сад сбрасывал с себя зелёный убор, из окон верхнего этажа монастыря были отлично видны Девичье озеро и вершина Проклятой горы.
В простонародье монастырь называли Приютом Разбитых Судеб, ибо сюда попадали те, у кого жизнь в миру по какой-либо причине не сложилась. Послушницы здесь были в основном из благородных семейств: одних девиц родные прятали за стенами монастыря из-за их телесного уродства или слабоумия; других, потерявших невинность до свадьбы, упекли сюда, чтобы скрыть семейный позор; большинство же девушек были незаконнорождёнными детьми — бастардами. О настоятельнице монастыря также ходили нелестные слухи. Говорили, будто в молодости она сбежала из родительского дома с конюхом и даже прижила с ним ребёнка, потом конюха прирезали в пьяной драке, а молодой женщине, чтобы прокормиться, пришлось торговать своим телом в городских тавернах. Ребёнок же её то ли умер, то ли она подкинула его в чужую семью. Через год несчастная женщина, уже умиравшая от истощения, появилась на пороге родного дома, откуда её, по велению отца, отправили в самый дальний монастырь. Прошёл не один десяток лет, прежде чем падшая женщина возглавила монастырь, который стал ей домом. По понятной только ей одной причине больше всего она недолюбливала именно тех девушек, чьи судьбы были похожи на её собственную. Потерявшие целомудрие со случайными любовниками, сбежавшие от родителей, опорочившие честь семьи. Таким в монастыре было тяжелее других, и, случалось, некоторые из них не выдерживали: бросались с утёса в Девичье озеро, тем самым снова и снова подтверждая его печальную славу.
Трапезная, куда сейчас со смиренным видом входили послушницы, была просторным залом с чистым белым потолком и голыми стенами, посреди которого стоял длинный стол из грубо отёсанного дуба и две деревянные скамьи. По натёртому до блеска полу ходить следовало крайне осторожно: случаи, когда послушницы, поскользнувшись, падали и набивали себе шишки или ломали руки, были нередки. Но ни травмы, ни синяки на лицах послушниц не могли смягчить сердце настоятельницы, которая заставляла девушек натирать полы дважды в день: для поддержания чистоты, порядка и дисциплины, как она говорила. В то время, как одни послушницы в поте лица натирали полы, другие с усердием чистили громадный камин, напоминавший пасть сказочного чудовища. По указанию настоятельницы, растапливали камин только зимой и только тогда, когда стужа становилась лютой и невыносимой. Настоятельница твердила, что истинное смирение помогает переносить холод и закалять не только тело, но и душу; на самом деле она была скряга: отдать десяток-другой серебряных скеатов за дрова казалось ей немыслимым расточительством. Так и мёрзли юные послушницы, сидя за столом и стуча деревянными ложками о деревянные миски; облачка пара, выдыхаемые из их носов и ртов, смешивались в звенящем от мороза воздухе с паром, поднимавшимся от горячей каши или травяного чая. Девушкам хотелось побыстрее покончить с едой и покинуть трапезную, но по монастырскому уставу есть полагалось не спеша, не отвлекаясь на разговоры или какие-либо движения. За послушницами зорко следила сама настоятельница, вся в чёрном, словно в трауре по своей былой молодости. Даже после того, как трапеза была закончена, она ещё какое-то время молча смотрела на девушек, затем, как бы опомнившись, сердито постукивала тростью и медленно поднималась из кресла.
Матушка настоятельница, в миру известная как баронесса Фигейра Карденаль, внешне походила на купчиху. Приземистая, коротконосая, щекастая; только острый подбородок представлял резкий контраст с круглым лицом: создавалось впечатление, будто это не подбородок, а подстриженная клином бородка. Настоятельницу боялись все — и послушницы, и монашенки, и крестьяне из соседней с монастырём деревни.