— Вы волшебница, — по достоинству оценил игру света Фред.
— Только учусь, — скромно заметила Лизавета.
«Зачем богатой наследнице такой тяжелый и крутой бизнес? К тому же она так красива… Что-то тут не то», — подумал Фред. Чутье профессионального журналиста никогда его не подводило.
«Подарок от алмазного короля — выглядит вполне правдоподобно, — словно отозвалось в хорошенькой головке Лизаветы. — Про маму актрису каждый подтвердит, главное, чтобы на след моего ненаглядного Любомирского не напал и чтобы его жена Натка теперь, когда все уже позади, ничего не узнала…»
2
Жена Натка была единственным человеком, которому Геннадий Любомирский доверял. Во всяком случае, он считал, что ближе ее нет никого на свете. И не ошибался.
Они познакомились еще в институте. Широкоскулая, с вздернутым веснушчатым носиком и длинными волосами цвета спелой пшеницы, она прошла по рядам, прижимая к груди экзаменационный билет, и села впереди него на вступительных экзаменах. Откликнувшись на кличку «Рыжая», Наташа покраснела и подсказала ему ответ на вопрос. Он понял, что понравился ей.
Они поступили на один курс. Нищая юность не баловала девчонок шмотками, но Наташа умела напялить на себя двухкопеечный наряд — обтянуть узкой юбчонкой круглые ягодицы, самопальным свитерком выпуклые груди — и выглядеть на улет. В отличие от него ее нельзя было назвать красавицей, но веселый нрав, призывные искорки и задор в зеленых глазах притягивали к ней многих. Мужчины чувствовали в ней что-то и западали. Она умела себя нести. Особенно если этого хотела. Когда Наташка вышагивала по институтским коридорам в высоких замшевых сапогах, чуть покачивая бедрами, девчонки с завистью косились на ее налитое, пышущее здоровьем тело, ребята присвистывали вслед.
Несмотря на классную фигуру — высокий рост, узенькую талию, ноги что надо, — Геннадий считал, что она чуть простовата. Для него. «Не хватает изысканности, лоска», — размышлял он, когда сомнения, подкатиться к ней или нет, посетили его однажды в безрадостное пребывание «на картошке». В том, что ему не откажут многие, он не сомневался. Широкоплечий блондин с волевым красивым лицом, он был спортивен и ловок, отлично играл в институтском джаз-оркестре на пианино, поэтому легко покорял женские сердца.
С девчонками у Крокодила Гены, как его сразу двусмысленно нарекли на курсе, никогда не было проблем. В те времена так открыто, как теперь, о сексе говорить было не принято. Но говори о нем или нет, он царил в общежитских кроватях, в ледяных нетопленных дачах — подальше от родительского глаза, в неожиданно освободившихся от предков на пару-тройку часов квартирах. Вот тогда он, этот секс, приобретал необычные для передовых комсомольцев формы, и все продвинутые активисты и активистки, а Геннадий, естественно, относился к их числу, начинали жить одной шведской семьей.
Иногда общежитские девчонки, как бы под видом «репетиции» перед студенческими вечерами, оставляли Крокодила Гену на ночь (потому что в общежитии был рояль) и не отпускали по три дня. Домой он возвращался, как драный кот, похудевший, с синяками под глазами.
Геннадию нравилась дочка ректора. Худенькая, высокая, острогрудая. Она тонко чувствовала музыку, иногда они играли в четыре руки. Но у нее была маленькая дочь и где-то за границей работал муж, неосмотрительно оставивший ее доучиваться на родине.
Но дочку ректора на картошку не посылали.
В период уборки беспробудно шли проливные дожди, все ходили в резиновых сапогах, бедра и груди девчонок были спрятаны под телогрейками, а лебединые шейки — замотаны платками, хвостиками назад, так что увидеть хотя бы кусочек женского тела не представлялось возможным. А, как назло, очень хотелось, особенно после бутылки портвейна, распитого с ребятами на голодный желудок.
Однако, когда ночью Геннадия посетила гениальная мысль забраться в палатку к рыжей пышногрудой Наташке, его все-таки точил червь сомнения — может прогнать.
«Но попытка не пытка», — решил Генка и, нырнув в промокшую палатку, осторожно расстегнул молнию ее спальника, за которым последовали тридцать три одежки.
Наконец его холодные руки нащупали то, к чему стремились: упругое тело, груди, словно твердые мячики, и теплые соки между ног, томившиеся в ожидании именно его, как она призналась позже.
Наташа не прогнала красавца Генку, наоборот, жарко прижалась и позволила все, чего не позволяла никому.
С тех пор прошло двадцать пять лет. Ее объятия не остывали.
Немногие женщины, с которыми ему приходилось иметь дело, так мгновенно и легко способны были получать удовольствие от секса. Некоторые, вымученные, но не удовлетворенные, вынужденно соглашались, что не выходит именно у них, а вовсе не у него. Другие после долгой возни имитировали удовлетворение — он это чувствовал, но не возражал. Правда, были и такие, с которыми все шло легко и гладко, но так хорошо, как с Наташкой, не бывало ни с кем.
Она впивалась в него всеми клеточками своего тела и души, передавая любимому такую гамму эмоций, что время их сексуального контакта можно было измерить секундомером. Он часто ворчал на нее за это:
— Ты что, не можешь себя попридержать?
Виновато улыбаясь, она вскидывала полные блаженного удовлетворения глаза и выдыхала:
— Не могу. Мне так ласково с тобой.
Он чмокал ее в теплую, уютную шею и, пожелав спокойных снов, поворачивался спиной.
Так они расставались, как она говорила, на целую вечность, он считал, что на коротко, всего только на ночь.
Теперь Натка имела все: шубы, дубленки, не говоря уже о костюмах и юбках, аккуратно рассортированных по отдельным шкафам.
Если ее джип был в ремонте, то Геннадий давал ей на время один из своих авто. На работу часто приходилось ездить порознь, хотя работали они вместе — жена была его полноправным и верным партнером.
Офис их фирмы находился в шикарном голубом здании из стекла и бетона. Клиенты с уважением относились ко все еще привлекательной бизнесвумен, но для этого, с точки зрения Геннадия, Наташа просто вымучивала себя всевозможными диетами и тренингами.
Как ни старайся, а бедра вобрали в себя все непотребности, съеденные за жизнь: хлеб, супы, картошку. Он критически разглядывал по утрам полную женщину в обтягивающем боди: мокрая от изнеможения, она крутила педали тренажера. То, что некогда считалось достоинством и привлекало мужчин, — высокий рост, пышногрудость, налитое тело — теперь превратилось в явные недостатки теряющей молодость дамы. Высокая фигура стала казаться громоздкой, аппетитные ножки — толстыми, широкие скулы делали лицо округлым, как луна.
Геннадий с грустью вспоминал студенческую юность, тоненькую дочку ректора, которую ему однажды все-таки удалось уболтать.
Взгляд его не очень зорких глаз теперь то и дело подмечал через стекла автомобиля стройные ножки весело хохочущих девчонок, призывно косящихся на его отполированный до блеска «Мерседес».
Искушение молодостью слишком велико, и вот уже «бархатная шляпка» сидит рядом и, как ему кажется, голой коленкой старается коснуться тщательно отутюженной Наткой брючины.
Его гардероб жена не доверяла никому, несмотря на аккуратную и преданную домработницу. Сорочки, костюмы и даже ботинки она приводила в порядок сама. Ей нравилось смотреть, как он, отглаженный и чистенький, отправляется на работу. Для нее был важен его внешний вид. «Семейная реклама», — смеялась она, чмокая его на прощанье.
Геннадий посмотрелся в зеркальце, прикрепленное к лобовому стеклу: «Не осталось ли на щеке ее коричневой помады?»
У «шляпки» была ярко-розовая.
Еще не освоившись, словно в чужой квартире, она замерла в салоне автомобиля, напряженно уставившись в окно.
— Мне до церкви, у поворота на площадь, пожалуйста, — просительно проворковала девушка.
Она назвала место, которое он проезжал каждый день. Голубые купола старенькой церкви были видны даже отсюда. Если от нее пройти дворами и выйти на площадь, где высятся современные здания, — наткнешься прямо на его офис. Кабы не проклятая пробка, езды отсюда максимум на десять минут.