Лев Колодный, чуть ли не единственный журналист, кому удалось побывать в этом здании в брежневскую эпоху, вспоминал, что аукционный зал в то время превратили в кассопересчетный. Причудливый ларец в Настасьинском переулке тогда считался секретным объектом, вывески на нем не было. Чтобы попасть внутрь, легендарный краевед уговаривал руководство Госбанка СССР – мощные стены с бриллиантовым рустом оберегали Центральное хранилище денежных знаков. Переступив порог, Лев Колодный словно оказался на оживленном вокзале с колоннами и белокаменными лестницами, окруженными резными балясинами. Бегали люди с железными тележками, будто носильщики катили багаж, только вместо чемоданов они везли опечатанные мешки с пачками денег, пахнущими типографской краской. Кладовые, куда поступал груз, напоминали залы ожидания.
В бывшем аукционном зале тянулись ряды длинных столов – за ними сидели контролеры хранилища и пересчитывали испорченные деньги, отслужившие свой срок. Под рукой работники держали чашку с водой, кисточку и клей. Они просматривали, нет ли поддельных билетов, не состоят ли разорванные купюры из разных половинок, и только тщательно проверив каждую, вставали из-за стола и направлялись к пресс-дыроколам. Один удар – пачку пробивали три отверстия, и она переставала существовать. Потом ее перерабатывали и делали бумагу для свежих купюр. Здесь, где заканчивался путь денег, мы и завершаем наше путешествие по некогда закрытому объекту, куда теперь пускают во время экскурсий.
Ссудная казна: Настасьинский пер., д. 3
Глава вторая
От Арбата до Пречистенки
История первая. Квартира Александра Скрябина
В кабинете Александра Скрябина поставили пушистую елку, словно из дремучего леса. Ее не стали украшать игрушками, лишь повесили гирлянды с крошечными лампочками, и в темноте казалось, будто на еловых лапах мерцают звезды. В Рождество в музее великого композитора отмечали его день рождения. По традиции праздничный концерт устроили и в 1944 году, в тяжелое военное время. Мемориальная квартира напоминала гудящий пчелиный улей, с трудом вмещая всех, кто пришел послушать выступление Владимира Софроницкого, талантливого пианиста и мужа Елены, старшей дочери Скрябина. Стоило Татьяне Шаборкиной, директору музея, объявить начало концерта, как зрители замолкли, в комнатах погас свет, и только настольная лампа освещала рояль.
В годы Великой Отечественной войны из квартиры вывезли почти все экспонаты. Кроме рояля в кабинете остался шкаф и портрет матери композитора. Возле стены разместили кресла и диван, но, как рассказывала Елена Берковская, активист музея, они не были скрябинскими, а потому особого почтения не вызывали. Соседняя гостиная и столовая пустовали. Музей закрыли на полуконсервацию, экскурсантов не принимали, зато раз в неделю проводили лекции – их читал литератор Сергей Дурылин. Морозы доходили до тридцати пяти градусов, отопление часто не работало, и в комнате включали два электрокамина. Собиралось человек тридцать, иногда и сорок. «Стояла тишина, и вечность была вокруг. Я слушала, открыв рот», – признавалась Елена Берковская в мемуарах.
Обстановку квартиры эвакуировали через три дня после того, как в июле 1941 года на театр Вахтангова упала бомба. Ночью Татьяна Шаборкина услышала ужасающий взрыв – в прихожую полетели стекла, щепки, камни, глаза засыпало песком. Татьяна кинулась в комнату к Любови Скрябиной, пожилой тетушке композитора. Та с детства воспитывала племянника, учила его музыке, а в 1922 году стала хранительницей музея. Скрябиной было восемьдесят девять лет, она давно не выходила из дома. За тетушкой ухаживала няня, в тот день она помогла Татьяне одеть Любовь Александровну, и все вместе в полном мраке спустились по лестнице в подвал соседнего дома. Шаборкина писала, что наутро на улице оскальпированные дома смотрели слепыми впадинами темных глаз. Разрушительный вихрь сорвал шторы, закрутил в них осколки оконных стекол и отбросил на лестницу, ударная волна снесла и массивную входную дверь.