«Я помню с детства это странное, состоящее как бы из двух сросшихся, здание, напоминающее архитектурных сиамских близнецов», – писал Владимир Енишерлов, главный редактор журнала «Наше наследие». В глубине сада на Пречистенке прячется неоклассический особняк. Деревья заслоняют плоские пилястры и типичный фронтон в форме треугольника. Сквозь ветви мы пытаемся разглядеть лепные медальоны, никак не ожидая, что зеленый каменный забор приведет к советскому входу в духе позднего конструктивизма. Его строгие гладкие стены выбиваются на фоне помпезного декора особняка. Кажется, будто летающая тарелка приземлилась возле дворянской усадьбы. Величавые львы на воротах ничуть не удивились, только вальяжно зевнули и надменно отвернулись.
Перед нами словно слились две эпохи. Больше ста лет назад, в 1922 году, в этом особняке открыли Дом ученых. В начале 30-х годов вместо парадного крыльца возвели новый вестибюль и большой зал. Пристройку не стали стилизовать под архитектуру прошлого, спроектировав по канонам своего времени, контраст подчеркивали и интерьеры. «Там, из вполне банального гардероба можно было, свернув налево, пройти через обычную дверь, и, вдруг, советский аскетизм скучного присутственного места резко сменялся непривычной роскошью барского особняка», – рассказывал Владимир Енишерлов, признаваясь, что его, тогда ребенка приарбатской коммуналки, в суровые послевоенные годы поражали гостиные с ампирной мебелью, фарфоровыми вазами и картинами.
В Доме ученых на Пречистенке устраивают концерты, так что давайте поднимемся по мраморной лестнице, улыбнемся в высокое зеркало в золоченой раме, пройдем в парадную анфиладу и ощутим атмосферу начала XX века. До перестройки первый зал был угловым, вместо дверей по бокам камина тянулись окна, а рядом стоял рояль. Комнату разделяет колоннада. Пышная лепнина усыпает потолок, где изящные завитки обвивают картуши, переплетаются женские маски и гирлянды цветов. Каннелюры – вертикальные желобки – расчерчивают длинные пилястры. На стенах будто таится целый оркестр: расписные барабаны, трубы, мандолины, скрипки, флейты, бубны.
В следующей гостиной надувают щеки лепные купидончики. Грозные грифоны сжимают орлиные клювы и машут крыльями. Красавицы-музы в античных хитонах играют на музыкальных инструментах. Напротив окна распахивается дверь – там находился камин, исчезнувший в советские годы. Воссозданный штоф цвета охры обтягивает стены, украшенные позолоченными вентиляционными решетками с цаплями. Проходим в бывший дамский кабинет: по потолку летают голубки и ползут листья, цветы и ягоды, между двух окон прижимается к стене уцелевший камин из итальянского мрамора с зеркалом. Анфиладу завершает комната, где стены оттеняет голубоватый штоф, а потолок выделяет лепной фриз – декоративная полоса.
Напротив гостиных располагалась парадная столовая с зимним садом, куда привезли скульптуры из Парижа. В золотой клетке щебетали редкие птицы, мраморный пол заслоняли кадки с пальмами – сейчас вместо них тянутся столы, покрытые скатертями, с перечницами и солонками. По будням здесь можно пообедать – в Доме ученых работает столовая. Над залом возвышается световой фонарь, его поддерживают мраморные колонны. Их сопровождают похожие пилястры на стенах и будто охраняют золотистые грифоны. Ступеньки ведут в эркер с окнами во двор.
Бывший зимний сад отделяет громадная стеклянная чудо-стена. Владимир Енишерлов рассказывал, что в детстве не понимал, как стекло оказалось внутри – огромное, оно не прошло бы ни в окна, ни в двери. Позже он узнал разгадку. Архитектор Анатолий Гунст заказал такую перегородку в Италии во время строительства особняка и стены возводил уже вокруг нее. В 1908 году мастера пригласила вдова Александра Коншина. Ее мужу, серпуховскому промышленнику Ивану Коншину, досталась семейная бумагопрядильная фабрика. Благодаря удачным сделкам с американским хлопком он сколотил крупный капитал и в 1865 году купил у князей Трубецких усадьбу на Пречистенке.
Она сменила немало владельцев. В конце XVIII века на этом участке поселился с семьей Иван Архаров, московский военный губернатор. По словам его внука, литератора Владимира Соллогуба, Архаров вел радушную жизнь, полную неугомонного хлебосольства. Она не ослепляла блеском и не давила роскошью, как у первых вельмож, наоборот, напоминала допетровские времена своим простором и барски-помещичьим укладом. «Стол, всем знакомым открытый без зова, милости просим, чем бог послал», – писал Соллогуб о порядках в доме дедушки. Как говорил историк Сергей Шубинский, каждый день у Архаровых обедало не менее сорока человек, а по воскресеньям собиралось на балах лучшее московское общество – обширный двор не вмещал всех экипажей.