Степан Рябушинский, представитель знаменитой династии банкиров и текстильных магнатов, руководил торговой частью семейной фирмы – заведовал складами и магазинами. В 1916 году с братом Сергеем он основал первый в России автомобильный завод «АМО», в советское время переименованный в ЗИЛ. Участок на Малой Никитской улице Степан купил в июне 1900 года, когда ему было двадцать шесть лет, и уже в августе утвердил план особняка. Представьте, архитектор создал проект дома буквально за два месяца! Работы начали в следующем марте, и по документам в августе 1902 года стоял особняк с целым комплексом служб во дворе. По купеческой традиции Степан записал дом на имя жены Анны. Ее комнаты с детскими разместились на втором этаже.
После строительства, в 1904 году, хозяин особняка решил устроить тайную моленную. Он был ревностным старообрядцем, а сторонников этой веры тогда считали раскольниками, поэтому семейную церковь спрятали от посторонних глаз под крышей.
В секретную комнату вела отдельная узкая лестница с вытянутыми ступенчатыми окнами. Шехтель оформил моленную в духе византийского храма с широким куполом. Степана Рябушинского не смутила ни авторская трактовка христианских символов в росписях, ни католическая вера архитектора. Франц Шехтель перешел в православие только во время Первой мировой войны, в разгар антинемецких настроений. Он поменял имя и стал Федором.
Степан собирал древние иконы, не жалея денег на их покупку. Художественные шедевры разыскивали по разным углам империи скупщики. Они часто привозили иконы в плохом состоянии, с поздними наслоениями и утратами, и Рябушинский устроил во флигеле реставрационную мастерскую. Коллекционер мечтал открыть Музей русской иконы в здании, где сейчас работает Китайский культурный центр, но не успел. После революции Степан Рябушинский эмигрировал с семьей в Италию, где управлял суконной фабрикой, изучал старинные иконы и писал статьи, а его необыкновенный особняк переходил из рук в руки. В марте 1918 года туда вселился отдел виз Наркоминдела и хлынул поток иностранцев, которые пытались покинуть страну. В следующем году в дом въехал Госиздат, и там толпились литераторы. Особняк занимал и психоаналитический институт, и детский сад, и ВОКС – Всесоюзное общество культурной связи с заграницей.
В 1931 году дом на Малой Никитской стали готовить к приезду нового хозяина – Максима Горького. Писатель находился в Италии, в Сорренто, и туда дошли слухи, что для него ремонтируют какой-то дворец или храм на берегу Москвы-реки. «Это будет нехорошо не только лично для меня», – писал Горький секретарю. По его словам, это произвело бы отвратительное впечатление на людей, кто, адски работая, обитал в хлевах. Но решение, где жить основоположнику советской литературы, приняли без него. «Какой нелепый дом!» – воскликнул писатель, впервые увидев московскую квартиру. Однако особняк наполнили его вещи, Горький освоился и с головой окунулся в дела. Давайте проведем с ним один день и посмотрим, что изменилось в сказочном доме в стиле модерн.
Писатель просыпался в восемь часов, выпивал два сырых яйца с лимонным соком и чашку кофе, за завтраком бегло просматривал газеты и в девять проходил в кабинет, который некогда принадлежал Степану Рябушинскому. Горький садился за письменный стол, большой, без ящиков, на высоких ножках, изготовленный для него на заказ. Где бы ни жил писатель, стол выглядел одинаково. «Казалось, он возит свою рабочую комнату с собой», – подмечал Самуил Маршак. Утром Горький создавал литературные произведения, и домашние не заглядывали в кабинет, чтобы не потревожить. Но в соседнем вестибюле топтались посетители, шептались, шуршали, хлопали дверью, а поэтому парадный вход закрыли и оставили только черный.
Горький писал от руки – он считал, что стук машинки вредит ритму фразы. В два часа дня он направлялся в столовую, где собиралась на обед вся семья, как когда-то и Рябушинские, правда, в другой атмосфере. К приезду писателя дом обставили казенной мебелью в духе элитных квартир того времени. Мраморный камин в столовой напоминал Горькому гигантскую зияющую пасть, и его разобрали. На обед спускалась с мансарды невестка Надежда Пешкова. Бывшую моленную переделали в ее художественную мастерскую, а для этого замазали росписи и прорубили большое окно – в 70-х годах проем заложили реставраторы, вернувшие тайной комнате прежний облик. Прибегали внучки Марфа и Дарья. Домашние жили на втором этаже, а писатель на первом – ему было сложно подниматься по лестнице. Сидел за столом и сын Максим. Он перепечатывал рукописи отца, переводил с четырех иностранных языков и помогал секретарю Петру Крючкову.