Я посмотрел на Роню. Он с невинным видом рассматривал что-то в небе.
— Нисколько не огорчившись «ударом в штангу», — продолжала Лилит, — молодой человек решил оставить науки теоретические и посвятить себя практическому служению человечеству на поприще медицины и алхимии. Поучившись у великих умов, среди которых Авиценна, Парацельс и Вилланова, наш гений задумал создать эликсир бессмертия или, на худой конец, средство от всех болезней. Посоветовавшись с папочкой, он принялся за работу. Несколько лет упорного труда и терпение (дар не редкий, но мало кто умеет им пользоваться) сделали своё дело. Эликсир от всех болезней был создан! К сожалению, снадобье оказалось очень эффективным и за несколько лет только в Европе убило более двадцати миллионов человек, а вообще, по разным оценкам, от шестидесяти до семидесяти. Вот, прошу любить и жаловать, — Лилит обвела Роню рукой сверху донизу. — Автор бубонной чумы. Не знаю, как насчёт вечной жизни, но от всех болезней он точно исцелил. Мёртвые не болеют.
— Я уже извинялся, — прогундосил «чёрный провизор». — Ну не получилось. Дерзну напомнить, что цели мои были самые предобрейшие.
— Чаще всего зло возникает из-за стремления людей делать что-то хорошее, — сказал я. — Может, стоило его энергию направлять на что-то более безопасное? Искусство, например. Рисование, скульптура…
— Ха! — усмехнулась Лилит. — Последний раз, когда он увлёкся скульптурой, пала Троя. Пожалуй, единственное правильное решение он принял однажды. Когда за ним стало гоняться полсвета, наш гений быстренько «сошёл с ума» и спрятался в психушке. Что с дурака возьмёшь? Конечно, его уровень сумасшествия был социально приемлем, но кто из врачей мог его раскусить? Помирая от скуки, Роня кормил больных сильнодействующими препаратами и заражал их своими бредовыми идеями, а потом выпускал на волю.
Белка заёрзала на моем плече. Я увидел её загадочный взгляд, лелеющий какую-то гадость.
— Его нужно на кол посадить, — наконец изрекла она и многозначительно добавила: — На сухой.
— Меня нельзя на кол! — испуганно заголосил отставной злодей. — У меня геморрой! Я старый, больной человек, страдающий печенью, глистами, диареей…
— Цингой, — добавил я.
— Цингой, свинкой… — продолжал он.
— Падучей, — включилась Лилит.
— Падучей, корчами… — кивнул прохвост.
— Анатидаефобией.
— Анати…чо? — впал в изумление бывший сумасшедший.
— А-на-ти-да-е-фобия, — терпеливо повторила девушка. — Это боязнь, что где-то в мире есть утка, которая наблюдает за тобой.
— Непременно на сухой, — задумчиво повторила белка.
— А ты вообще молчи, хорёк пучеглазый! — взвизгнул злодей.
«Это он зря сказал» — подумал я, закрыв лицо руками. А белка взвилась и начала осыпать обидчика проклятьями, в которых явно прослеживалась вся его родословная. Мы от удивления открыли рты и слушали, как заворожённые.
— …И вот два этих вонючих козла, Тангиост и Тангризнир, запряжённые в колесницу Тора, — глумливо вещала Тося. — Совокуплялись прямо на бегу. А поскольку оба были мужеского роду, то твой папаша вылез прямо из задницы одного из них. Вот и получился он разумом шаток, Хызр его задери! А мамаша…
Первым не выдержал Роня:
— Православные! Доколе терпеть аспида иноземного наветы?
Эскалацию конфликта пресёк я:
— Заткнулись оба!
— Если не против, я могу поведать один случай, — продолжала Лилит, — который произошёл с ним очень давно. Ты поймёшь, как то, чего он касается, превращается в катастрофу вселенского масштаба. Во времена своих странствий по миру он встретил бездомного мальчишку лет десяти. Тот просто сидел на обочине пыльной дороги, где-то между Нишапуром и Бухарой?
Лилит замолчала и вопросительно посмотрела на Роню. Тот угрюмо кивнул и уставился на свои сапоги.
— Любой бы в то время прошёл мимо. Любой, но не наш друг. Что заставило его остановиться, он и сам не знает. Хотя я могу предположить очередную шутку папиной кармы. Барон ревностно следит, чтобы о нём вспоминали только плохое. Итак. Мальчишка оказался на редкость смышлёным и любознательным. Одна беда: он всегда молчал, не говорил ничего, однако умел слушать. Сначала Роню раздражала однобокость беседы, но со временем стала нравиться, поскольку его молчаливый собеседник не высказывал отрицательных суждений относительно жизненной позиции своего неожиданного попутчика и учителя. Он вообще ничего не высказывал. А Роня, чувствуя ответственность за подрастающее поколение, делился всей мудростью мира, не щадя языка своего.