— В карьерном росте? — спросил маркиз, давая возможность швейцару поухаживать за ним.
— Да, — подтвердил Николай Павлович, пристально следя за выражением лица маркиза и с удовлетворением отмечая про себя, что оно заметно подобрело. — Я полагаю, этого будет достаточно, дабы охладить горячность господина Леонтьева и сгладить остроту конфликта. Мы ведь с вами не пампушками торгуем, чтобы толкаться и лаяться, сидя в обжорном ряду; наше дело помогать друг другу и не держать камня за пазухой, — добавил он, когда они вышли на улицу.
— Вы это очень хорошо заметили, — проговорил маркиз, невольно убеждаясь в том, что посланник российской империи ему всё больше начинает нравиться. — А что касается виновника раздора, — застегивая плащ, сказал француз, — давайте переменим разговор. Обидчивость всегда выглядит глупой.
— Как и напускная грубость, — в тон ему сказал Игнатьев.
Садясь в свой экипаж с фамильным гербом на лакированной дверце, маркиз де Мустье не преминул махнуть шляпой в знак особой приязни.
Дело прошлое — чего там!
Возвращаясь к себе, Николай Павлович заглянул в канцелярию и послал студента посольства Кимона Аргиропуло, исправлявшего обязанности третьего драгомана, за вице-консулом Леонтьевым.
Тот приехал через два часа, сославшись на загруженность стамбульских улиц.
— Повозки, фургоны, арбы, — сказал он с заметной усмешкой. — И все торопятся, спешат… столпотворение!
Это был вполне приятный обликом и видом человек с ровной небольшой бородкой и высоким белым лбом, благовоспитанный и умный в разговоре. Не окончив полный курс обучения на медицинском факультете университета, он в Крымскую кампанию стал полевым хирургом; один этот факт говорил о нём, как о человеке стойком, смелом и надёжном. Николай Павлович хорошо знал Леонтьева, так как сам принимал его в прошлом году на службу в Азиатский департамент. Константин Николаевич считался в МИДе прекрасным стилистом, поскольку обладал врождённой грамотностью и наделён был даром беллетриста. Ещё учась на медицинском факультете, Леонтьев написал комедию «Женитьба по любви», одобренную и Тургеневым, и Сухово-Кобылиным, и вот уже десять лет, начиная с тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года, его повести и очерки публиковались в русской периодике, в литературном приложении к «Московским ведомостям» и в уважаемых Николаем Павловичем «Отечественных записках». В том же пятьдесят четвёртом году горячий патриот Леонтьев, прервав своё учение и не закончив полного университетского курса, получил степень лекаря, поступил на военно-медицинскую службу и был командирован в Крым, где проходили боевые действия. Ему хотелось героизма, настоящих схваток с неприятелем, чтоб всей душой, всем существом своим прочувствовать ярую, дикую, неудержимую русскую удаль! Страстное желание Леонтьева лично участвовать в боях, дышать пороховой гарью и степным ветром, пропахшим запахом цветущих трав и вековой полыни, было с понятием встречено в штабе командующего Южной армией, защищавшей Крым и Севастополь, и к великой радости двадцатитрёхлетнего военного медика удовлетворено: он был направлен в 45-й Донской казачий полк. Казаки приняли его радушно: «фершал» на войне он вроде ангела-хранителя. Константин Николаевич вместе с ними отправлялся на рекогносцировки, бывал в пикетах, спал у костра под звёздным небом и участвовал в кавалерийских атаках. «Природа и война! Степь и казацкий конь… Молодость моя! — с непередаваемым восторгом рассказывал он о себе Игнатьеву, когда пришёл устраиваться в МИД. — Молодость и чистое небо!»
Эти слова напомнили Игнатьеву о том, что и у него всё это было: и молодость, и служба в армии, и чистое звёздное небо. И волки выли по ночам, и хор цикад звенел.
Глава VI
После Парижской конференции 1856 года, на которой Игнатьеву удалось отстоять часть российской территории, он подал служебную записку Александру II, в которой вскрыл истинные намерения Англии в азиатском регионе. Заодно обосновал те подготовительные меры, которые должны были быть приняты русским правительством в Турции, Персии и Средней Азии, чтобы поднять значение России на международной арене после проигранной крымской кампании. Поделился он с Александром II и своими мыслями о необходимости отправить в Персию, Герат и Кандахар, а также на Амударью «учёную» экспедицию для изучения края.
По всей видимости, именно тогда окончательно решено было использовать военного агента Генерального штаба полковника Игнатьева в дальнейшем на дипломатической работе. Была даже высказана мысль послать его в Персию в качестве поверенного в делах, но Николай Павлович не рискнул принять на себя новую должность без достаточного опыта и подготовки. Зато в личных беседах с великим князем Константином Николаевичем, во многом определявшим внутреннюю и внешнюю политику своего царствующего брата, он высказывал мысль о необходимости усиления политического и коммерческого влияния в Средней Азии, в противовес Англии, для чего крайне желательно учредить плавание наших военных судов по Амударье.