— Дамоклов меч мусульманской расправы висит над каждым христианином, — без тени укоризны в тоне ответил Игнатьев, смягчая голос так, чтобы султан не впал в экстаз рассерженной гордыни.— Этот меч висит с того самого дня, когда император Константин пал на поле битвы за родной ему город, за свою великую страну и православную цивилизацию.
— Я не люблю сухие споры, в которых много чепухи, но мало жизни, — величественно и зловеще произнёс Абдул-Азис. — Я хочу знать ответ на свой вопрос: почему славяне склонны к мятежам? Ведь у германцев, вы сказали, по-другому.
— Ваше величество, — самым почтительным образом заговорил Николай Павлович, обращаясь к нему с тем изумительным полупоклоном, в котором должны были прочитываться и глубочайшее уважение к царственному собеседнику, и высота его султанского величия, и глубина его чувствительной натуры со всей её непостижимостью. — Я вряд ли отвечу на этот вопрос. Если у меня и есть какие-то мысли, я не рискну их сообщить, поскольку не уверен в них всецело; к тому же я боюсь наскучить вам своим косноязычием. Я не хочу присваивать себе ничьих суждений, поэтому я говорю о том, что чувствую и знаю лучше всех.
Абдул-Азису, видимо, понравился ответ, изложенный в такой галантной форме: глаза его заметно потеплели.
— Не обижайтесь на меня за мою резкость. Мне приятно беседовать с вами.
— О какой резкости вы говорите, ваше величество? — спросил Игнатьев изумлённо. — Кроме вашего сердечного внимания я, право, ничего не уловил. — Он даже чуточку развёл руками. — Что, разумеется, и радует меня, и поощряет. — После секундной паузы он вновь заговорил: — Главной помехой в объединении славян служат поляки с их католическим апломбом, западничеством и латинской ненавистью к православию. Если бы в Австрии не первенствовали мадьяры, а между славянами — поляки, тогда бы им легко было бы сговориться и сойтись с правительством страны, в которой численный перевес населения находится на стороне единокровных им народностей. Дуалистическая Австрия с входящей в её империю Венгрией, стремящаяся к Эгейскому морю, к созданию Восточной империи Габсбургов и порабощению балканских славян, — ваш извечный, прирождённый соперник и враг, с которым рано или поздно Турции придётся сразиться, причём, насмерть. Как из-за первенства на Востоке, так и ради единства и цельности Турции.
Абдул-Азис никак не ждал такого приговора.
— Выходит, я вооружаюсь?..
— Против Австро-Венгрии, — тотчас ответил на его вопрос Николай Павлович. — Ибо она ваш настоящий враг, а вовсе не Россия, мечтающая жить в добрососедстве, забыв вчерашние обиды. Всё, что нам надо, это свободный вход в проливы и Средиземное море, о чём нам с вами есть резон договориться. — Игнатьев не стал говорить о том, что ради будущего величия его любимой Родины, как представительницы православия и самого многочисленного славянского племени: русского народа, восточные и европейские славяне должны объединиться под крылом двуглавого российского орла. В этом и заключалась главная причина разногласий и недоразумений между ним, русским послом в Константинополе и канцлером Горчаковым, который надеялся, что избыток славянства в пределах Австро-Венгрии обратится ей в ущерб. Николай Павлович думал иначе. Если Австро-Венгрия когда-нибудь приберёт к своим рукам сербов, болгар и поляков, опирающихся на своих естественных союзников мадьяр, и тем самым приблизит их к чехам, то положение России в Европе можно будет считать проигранным, не говоря уже о том, что на западной границе возникнет серьёзная опасность. Враждебная нам славяно-католическая федерация это не пьяный дворник, опрокинувший в сердцах ведро с помоями; Польша сразу же начнёт отдавливать нам ноги, показывая тем самым пример Литве, прибалтийским провинциям, а, может быть, и Малороссии. С этой точки зрения будущее России требовало того, чтобы славянское знамя было всегда в руках России.
Игнатьев был твёрдо убеждён в том, что все исторические затруднения России во многом происходили от забвения этой истины, от пренебрежения этой основы здоровой русской политики. А если они происходили в прошлом, следовательно, могут произойти и в будущем.
С первых же дней его посольской миссии все действия Игнатьева в Турции и между славянами направлялись этой мыслью, этой, не всеми видимой, опасностью «австро-славизма», наметившегося упрочения империи Франца-Иосифа славяно-католическими федерациями, расширения её пределов и всевозможных притязаний.