- Здравствуйте, отец Сергий, - поклонился я. Чувствуя великую неловкость из-за того, что пришел не вовремя да еще с такой странной просьбой, я представился: историк, живу неподалеку - и в двух словах рассказал о пропаже ключей.
Едва дослушав, священник, кажется, еще более покраснел и напевным, слегка томным голосом обратился к уборщице:
- Юлия, не про эти ли ключи говорила Елизавета?
- Что, нашлись?! - обрадовался я.
- В том-то и дело, что нет, - пояснил мне отец Сергий. - Если бы Мария обронила их здесь, истинно говорю - их тут же передали бы мне. Ах, как жаль! Где же могла их выронить Мария?
Юля, шмыгая носом, в платке и не мужском ли пиджаке, стояла перед нами, опустив глазки, держа в одной руке полынный веник, в другой совок. Но поскольку никаких более указаний не последовало, принялась убирать дальше.
- Я думаю, найдутся, - мягко сказал отец Сергий. - Мы вечером оповестим прихожанок. Они на улице посмотрят.
Неловко простившись, я поспешил домой.
Возможно, и мать уже вернулась с покупками из магазина.
И Юрий Михайлович Боголепов ставит новые замки.
И Елизавета Васильевна, тараща глаза, торопит мастера новыми слухами про банды квартирных воров.
6
Но как ни странно, Юрия еще не было - видимо, не может купить замок необходимого размера. Елизавета Васильевна, оказывается, уже побывала у нас и ушла.
Мать сидела в своей комнатке, спиной к батарее отопления, опустив седую, розоватую кое-где на макушке голову, совершенно удрученная.
Жена мне шепотом рассказала, что видела соседей и вынуждена была известить их о случившемся и что соседи успокоили: у них есть для общей двери схожий замок, они сами его заменят. Только придется заказать копии ключей для нашей квартиры.
Сели обедать - мать отказалась от еды. У нее пост.
- Мама, опять?! Какой же пост в ноябре?! - сердилась Алена.
- Пост, - глухо ответствовала старуха из своей комнаты.
Наконец приехал Юрий Боголепов. Он вынул из кейса полиэтиленовый пакет со старым замком и достал картонную коробку с новым запирающим устройством. Приложил один к другому. Лицо у него было расстроенное.
- Купил, объехал полгорода, но это не то, что нам надо. Придется немного болгаркой поработать и сварочкой поправить. Я сейчас - на работу, заберу инструменты и вернусь.
Он уехал. Жена шепотом спросила:
- Что это - болгарка?
- Это такой диск... ну, вроде картона, покрытого абразивом... вертится и режет.
Меня огорчало другое - Боголепову придется тащить сюда сварочное устройство, это трансформатор килограммов на пятьдесят.
В эти минуты вышла как тень и встала в дверях - мы даже сразу ее не приметили - наша старушка.
- Вы уж простите меня ради Бога... - простонала она. - Такие неудобства причинила... Мою пенсию-то не берете на хозяйственные нужды, хоть ему заплатите. - И она протянула старый почтовый конверт со вложенными туда деньгами.
- Мама, да перестань! - прокричали мы оба с женой. - Какая ерунда! Копеечное дело. У всех бывает! Забудь! Иди поешь!
- Нет... нет... - Уливаясь слезами и загребая ногой за ногу, старуха побрела в свою комнату.
Жена зашла следом за ней и прикрыла дверь. А я сел возле выходной двери и стал ждать. А потом заглянул к старухе и сам.
Теща лежала на койке, закрыв глаза. На стуле рядом белели аккуратной стопкой газеты "ЗОЖ" (за здоровый образ жизни). Алена смотрела в окно.
Чтобы как-то отвлечь или развлечь старушку, я спросил:
- Мам... а вот когда в Совете ветеранов по душам говорите... ты рассказывала про то, как вас ссылали?
Я думал, она не сразу поймет, о чем я спросил. А она, широко открыв глаза, приподнялась и, мне показалось, с ужасом посмотрела на меня:
- Да что ты! - и резко покачала головой: - Не-ет. Зачем?! Им про это не надо. Они счастливые люди, зачем им?..
И вновь легла. И я подумал: о чем же они тогда говорят, собравшись, старые женщины? О детях, внуках? Но ведь и о политике тоже, если обсуждают положение в Ираке и России? Или все же мать считает: все было в СССР правильно, а если случались какие-то несправедливости, так что ж теперь, все прошлое зачеркивать?
Она о высылке впервые нам-то с Аленой рассказала уже во времена демократии, а до того - все невнятно, в трех словах. Их везли из Читы через Челябинск (там не приняли) два месяца и выбросили в Казахстане прямо на каменную степь, в снежную бурю со словами: радуйтесь, что не шлепнули. А сослали семью Большаковых из-за того, что отец их, Степан, не захотел в колхоз идти, отдавать лошадей. Он убежал за Аргунь, в Китай. А когда семья Степана и семья младшего брата оказались из-за него уже в Казахстане, к ним явился ночью нерусский человек, позвал мать Маши за рубеж, к Степану. Дескать, позже он, этот Олжаз, переведет туда и остальных. Но мать Маши побоялась: если она уйдет, расстреляют и ее детей, и семью младшего брата. И все Большаковы остались под Акмолинском.
Вскоре вокруг появились кавказцы, немцы, такие же голодные, растерянные. Один немец заметил: почему-то именно в праздники высылают народы: 7 ноября, 5 декабря, 23 февраля, 1 мая. Долго жили без горячей воды, дров нет. Однажды в степи подобрали доску, слетевшую с грузовика, чай вскипятили. Жилье себе строили и школу для детей из вонючего самана. В одно лето все сгорело, кизяк горит хорошо...
А отец через многие годы прислал им письмо из Сан-Франциско: звал в гости. Этот конверт и еще два, судя по датам сверху и внутри, шли долго, их пересылала служба НКВД в местную комендатуру. Но на его призывы ни мама, ни младший брат не ответили. А потом замолчал и сам Степан. Наверное, умер.
Вот ведь какое горе было в детстве у Маши-Спички. А она во все годы юности бегала с улыбкой до ушей, декламировала стихи Маяковского, водила свой цех на выборы, на демонстрации. А все страшное носила в себе.
- Наверное, отцу Сергию-то рассказывала?.. - спросил я. - Он-то Божий человек.
- Ему рассказывала, - открыла белесые глаза старуха. - Ему рассказывала. - Вдруг засмеялась: - Как в детстве шишки сосновые в мешке таскала из лесу, когда уже в Россию переехали. Для самовара и для печки, жар от них. В Казахстане такого нет. Еще ветки сухие мужики сшибали баграми. На голову дяди Саши, помню, упал сучок, ухо порвал. А еще помню: когда в техникуме училась, бегу поздним вечером пешком из города домой, в деревню, несу хлеб. Это из моих студенческих завтраков-ужинов. А в город под утро тащу свеклу.
- Свеклу?! - ахнула Алена.
- Свеклу. Все ж витамины. А бежать страшно... цыгане, говорили, воруют девчонок... волки стоят в оврагах, на луну воют... - Мать виновато улыбнулась: - Трусиха была, форменная трусиха.
Ничего себе трусиха!
Вот же как! Живет мама у нас уже семь лет, вместе с нами из старой квартиры сюда переехала, казалось бы, о чем только не говорили мы с ней за эти годы, а столько держит, утаивает на незримом замке... Коммунистка, ныне верующая, соблюдает все мыслимые и немыслимые посты, целыми днями стоит, пошатываясь от усталости, перед своим подоконником, перед иконками, и все бормочет молитвы. О чем она думает? В каких таких грехах кается? Кого проклинает? Дети все выросли, внуки выросли, а на правнуков сил уже не осталось, да и молодые их родители сами управляются... Чем заняться живой еще женской душе?