— Вы значит… думаете, что Мари…
— Да, — твердо перебивает Петр Сергеевич. — Если чаша минует ее — ее дети погибнут. Они обречены.
Долгая пауза наступает опять за этими словами. Слышно, как тикают стенные часы, как меланхолически поет самовар. Как ветер, налетая порывами, бросает в окна снежную пыль.
Тихий звук, загадочный и неживой, родится вдруг в напряженной тишине. Еще… Еще…
Смолкает.
Анна Сергеевна выпрямилась. Ее широко открытые глаза глядят на брата.
Нелидов поднимает голову. На этот раз слышит и он. Вой, глухой и сдавленный, тяжкий и долги! как стон, полный ужаса и тоски, врывается Я8 явственно. И замирает вдали…
Анна Сергеевна встает. Нелидов видит ее лицо. Опустив голову, она спешит.
Те же звуки, но еще зловещее и длительнее, вползают в комнату.
Нелидов оглядывается на темные окна. Но в то же мгновение Анна Сергеевна выходит из столовой. И в распахнувшуюся дверь на этот раз явственно вливается волна загадочных звуков. Неживых, стихийных словно. Но жутко похожих временами на человеческий стон.
Нелидов чувствует, что ноги его дрожат. Он хочет заговорить. Но губы его дергаются беззвучно. Почему он понял сразу, что это… Почему?
Петр Сергеевич встает. Резкая, глубокая морщина легла между его бровей, делая его лицо суровым и старым.
Нелидов показывает на дверь.
— Это… это…
— Да. Это больная. Это моя мать. Извините. Я сейчас. Я должен ее видеть. Впрочем… вам, наверно, тяжело здесь оставаться? В сущности… я сказал все. Вы сами увидите Маню… Вы знаете, что ей надо сказать.
Он жмет руку Нелидова и спешит к больной.
Но в ту же минуту из-за стены доносится нечеловеческий исступленный визг. Целая вакханалия звуков, ужаса которых не передашь никакими слоями. Которые надо слышать хоть раз, чтобы понять. Которые, раз услыхав, не забываешь до смерти.
Схватившись за голову, Нелидов выбегает в переднюю.
Дверь хлопает за ним. Метель бьет в лицо. Ветер рвет с него шляпу. Валит его с ног. Ноги его дрожат. н стоит одну секунду на крыльце, растерявшись, ничего не сознавая. Потом бежит вперед.
— Николенька! Ты?!
Из мглы вырастает фигура. Женские руки хватают его за плечи.
— О, какое счастье! Мы чуть не разошлись. Я так бежала. Я не могла высидеть. У меня такие предчувствия… Николенька, счастье мое! Деточка моя дорогая. Ты весь дрожишь? Пойдем, пойдем скорее…
— Мари… Это ты? Какой ужас, Мари! Твоя мать…
— Молчи! О, молчи! Ты знаешь… Ты все знаешь теперь. Но не отталкивай меня, Николенька! Разве я виновата? Разве мы не любим друг друга? Не говори мне ничего! Пощади меня.
Они то стоят, схватившись за руки. То бегут, крепко держась один за другого в этой жуткой, слепой ночи, под крутящейся метелью.
Силуэт пролетки внезапно обрисовывается на углу.
— Прокачу, сударыня!
— Давай!.. Давай… Николенька, садись! Поедем ко мне!
Она берет его голову в руки, целует его лицо. Снежинки тают под ее губами. О, схватить бы и унести! Дальше от этого горя! От этих страданий!
— Мари… Мари… Какой ужас!
— Молчи!.. Молчи!.. Не надо… Мы вместе. Я никому не дам тебя в обиду. Я сделаю все, что ты скажешь, Молчи и верь в меня. Закрой глаза! Как холодны твои руки! Милые руки… Я их согрею сейчас… вот тут, у груди моей. Дай их сюда. Не бойся! Верх закрыт. И метель! Нас никто не видит…
— О, Мари! Я так мечтал о встрече!
— Но ведь мы же вместе, Николенька! Разве это не все? Пусть весь мир обрушится теперь на мок голову! Что до этого, когда ты со мною?
— Какое пробуждение! Я никогда уже не буду счастлив…
— Молчи! Не надо! Кто смеет? Кто может отнять у человека право любить? Право на счастье? Николенька, если судьба меня прокляла, стань выше судьбы! И прижми меня к сердцу.
Он берет в обе руки ее голову. И целует ее глаза.
Ей кажется, что сердце ее вдруг останавливает Счастье слишком сильно. Он не отрекся. Она спасена.
Вот они у подъезда. Маня звонит. Дверь открывается мгновенно, как будто Соня ждала у окна.
Один взгляд на сияющее лицо Мани, и Соня вздохнула всей грудью.
Но до чего страшен Нелидов! До чего он бледен!
Она оставляет их вдвоем и уходит в столовую.
Дом пуст. Эмма Васильевна с мужем уехали в театр. Такая удача!
Они сидят на кушетке, обнявшись.
Он так разбит, что все желания, терзавшие его в разлуке с Маней, желания, сломившие его гордость, исчезли сейчас, как у больного. И от близости ее, и от ее ласки ему мучительно хорошо… До слез. Нервы так разбиты! Разве знал он минуту покоя с тех пор, как написал ей это жестокое письмо?