Они долго молчат, глядя в огонь. Когда подают завтрак и они остаются вдвоем, Штейнбах говорит.
— Он жаждал забвения. И не нашел его. Возможно, он смирится потом и полюбит эту… жену свою. Но самое важное: он не искал. Он взял то, что было под рукою. И это одно примиряет меня с ним… отчасти.
— Вы рады, что он не забыл ее? — быстро спрашивает Соня.
— Да… хотя здесь никакой логики. Но в любви искать ее не стоит.
За десертом Соня спрашивает:
— Что нам теперь делать? Думаете вы, что она его помнит?
— Помнит ли, нет ли, он для нее умер. Человек долга, Нелидов, женившись, запирает свое Я в высокую башню без дверей и окон. Даже все безумие ее страсти бессильно проникнуть через эти стены.
Соня протягивает ему письмо Мани, которое она все эти дни носила в сумочке.
Штейнбах садится у камина и читает долго. Потом молча смотрит в огонь.
— Отдайте мне это письмо, Соня!
— Возьмите. Но зачем оно вам, Марк?
— Она еще любит его. Не знаю, в какой фразе, в каком слове я это нашел. Я перечту его потом. И пойму…
— Вы обратили внимание на приписку: «Когда ты его встретишь, скажи ему, что я счастлива»… Гордость это? Или любовь?
— Любовь, Соня. И прощение.
— Марк, что же мы будем делать? Надо сказать ей.
— Не говорите! Ради Бога, не пишите ничего. Я скажу сам.
— А вы не думаете, что ей будет больнее этот удар при свидетеле? При вас?
— Пусть! Я знаю слова, которые ее исцелят.
— Слова бессильны там, где есть страдание…
— Слова — волшебные завесы, скрывающие дали. Надо только, чтоб она почувствовала за ними это новое. И если даже это будет ложь, я должен лгать.
Соня задумчиво качает головой.
— Что может исцелить от безумия любви? Только новая любовь, Марк. Почему ваша рука дрожит? Вам больно?
— Это пустяки… У меня бывает невралгия. Рвущая боль. Одно мгновение. Говорите. Вы думаете, что ей нужна любовь?
Соня тихо смеется.
— Я никогда не могла себе представить Маню невлюбленной…
— Но пережитое, думаете вы, не изменило ее души?
— Вам лучше знать, Марк. В письме ее я чувствую силу, и порывы, и что-то…
— Новое? Да, несомненно. В эволюции ее души страсть к Нелидову — это пройденная ступень. В ней сейчас говорит физическая привязанность к отцу ее ребенка. И только. Только, Соня!
— А разве этого мало, Марк?
— Это страшно много для средней женщины. Для Мани это тоненькая цепочка. Она должна порвать и ее.
— Знаете, на меня точно весной пахнуло, когда я прочла это письмо. Она научилась ценить себя. Это чувствуется…
— А разве это не самое важное? Любя Нелидова, она не ценила своей жизни и всех ее возможностей. Теперь она не позволит себя унизить.
Бьет два. Соня встает.
— Постойте, дорогая! Сядьте. Еще один невыясненный вопрос. Но я боялся его коснуться в эти свидания с вами. Знает он, что у нее ребенок?
— Да. Но… Марк, мне трудно говорить…
— Он думает, что это мое дитя?
— Да, конечно… Ему легче так думать… И потом…
— Это думают другие?
— Марк, не сердитесь! Вы сами задали этот вопрос…
— Словом… — Он на мгновение стискивает побледневшие губы. — Ей нет уже места в обществе вашей матери и ваших знакомых?
Лицо Сони заливается краской.
— Марк, я не могу отвечать за других. Я поссорилась с отцом и мамой, отстаивая мою дружбу. Что я могла сделать еще? Эта ненавистная Катька Лизогуб… ну, да… теперь Нелидова… и Наташа Галаган говорили о ней с таким презрением. О, я с ними посчиталась! Лика, даже Анна Васильевна — все осуждают ее.
— За что?
— За то, что она все-таки уехала с вами. И даже дядюшка, который ее жалеет, говорит, что она скомпрометировала себя безвозвратно.
— Он думает, что лежать в могиле было бы приличней?
— Господь его знает, что он думает! Но в бедность ее они не верят, ни в ее скромную жизнь, ни в ее заработок. Ах! У меня желчь разливается, когда я вспоминаю все, что говорят о ней и о вас.
— Вы показывали им ее рисунки в «Fliegende Blatter»?
— Конечно, да. Но они машут на меня руками. «Кому, — говорят, — охота зарабатывать, когда под рукой миллионы?..» Марк, милый. Будьте, как я! Не надо страдать. Презирайте чужие мнения.
— Я страдаю за нее. Она должна стать чем-нибудь. И заставить их всех глядеть на себя снизу вверх.
— Я ухожу. Мне пора. Когда вы едете к ней? Где она сейчас? — спрашивает Соня, надевая шляпу перед зеркалом камина.
— Я телеграфировал им, чтобы они ехали в Вену и ждали меня в Шенбрунне. Теперь планы изменились. Я отвезу их в Париж, когда жена моя поправится.
— Зачем в Париж?