— Кто любит их? Кто любит себя? Кто ценит свою душу? Кто знает радость часами созерцать статую, цветок? Кто знает, что значит быть одной в горах и слушать тишину, которой нет на земле? Или стоять в лесу безмолвно, как дерево, пронизанной солнцем, и плакать от счастья? Я все это знаю, Марк. И эти минуты я не променяю на славу и на богатство. Я не хочу жить, как все! И не буду. Мне нужно так мало.
— И так много, Маня! Ты права… Этого не купишь за миллионы. Вообще, в мире ценно только то, что ничего не стоит на рынке. Ты осталась прежней мечтательницей. Но все-таки путь твой? Дальнейшие шаги сейчас?
— Передо мной два пути. А! Ты удивлен? Я это знала. Первый — искусство. И я говорю себе: «Здесь!.. Преклони колени. Созерцай. Учись. Твори. Радости искусства вечны. Творчество сделает легкими неизбежные печали жизни»…
— А другой путь? Странно! Я никогда не думал, что у тебя могут быть колебания.
— Другой путь — которым шел Ян. Он страшит меня, Марк…
— Зачем же насиловать себя? — горячо подхватывает он. — Для тебя я не хотел бы этой жизни.
— О, конечно, я выберу мой путь свободно. Все, что не исходит непосредственно из души, кажется Мне ничтожным.
— Ты молчишь, Марк? — спрашивает она через минуту, глядя на его склоненные плечи.
— Что мне сказать тебе? Ты поняла мысль Яна. Все пути ведут в Рим. Все пути ведут к освобождению. Выбирай свой…
— Я его найду, — гордо отвечает она, встряхнув головой знакомым жестом.
И кудри падают на ее лоб. «Я совсем ее не знаю», — со странным чувством, похожим на страх, думает Штейнбах.
— В твоей схеме будущего, Маня, я вижу один странный пробел… В ней нет любви…
Она задумывается и вдруг весело смеется.
— Ах, нет! Это трудно. Видишь, как я тебе обрадовалась! Я хочу, чтоб меня любили. Но сама я не могу уже ни страдать, ни плакать, ни безумствовать, ни унижаться! Я хочу только радости от любви и эту радость возьму.
«С кем?..» — хочет крикнуть в нем его мрачная ревность. Но он молчит, стиснув зубы, опустив голову, чтобы она не видела его лица. Разве и без слов не все понятно!
А она беспечно говорит, не чувствуя своей жестокости:
— Теперь мне дико, мне странно, как я могла видеть только одно лицо перед собою! Точно под гипнозом. Хорошо это сказано в книге Яна! Ведь целый мир кругом. Разве не загадка каждое новое лицо, которое я встречу? Я помню одну ночь в Венеции…
— Что? — Он быстро поднимает голову.
— Я невыносимо страдала… Но потом… настало выздоровление. Я так ясно почувствовала в ту ночь, что душа моя свободна… Никакого рабства… Ах! Это было такое опьянение, это чувство свободы!.. Этого забыть нельзя.
— Ты можешь мне объяснить?
Она опять смеется.
— Нет, Марк. Ты не поймешь меня. Я даже знаю, что ты скажешь: кошмар, галлюцинация. Но Тот, кто принес мне эту свободу души, унес с собой мои печали.
Она смотрит в небо. И в глазах ее экстаз.
Ее слова кажутся ему бредом. Одно ясно: ее нечего щадить. Удар этот она перенесет легко.
Они долго молчат. Листья срываются потихоньку, кружатся перед ними в неподвижном воздухе и ложатся на землю со странной покорностью. Они задумчиво смотрят на них.
— А ты думала о сцене, Маня? Хотела бы ты быть артисткой?
Ее глаза сияют. Она прижимается к его плечу головой.
— Моя заветная мечта. Но как ее исполнить? Мы с Агатой живем очень скромно на мои рисунки. И все-таки… мы… нам не всегда хватает. Ну что ты так смотришь? Знаю. Мне стоило бы сказать слово тебе или Пете. Но он дал мне и так почти все, что имел, чтобы послать меня за границу. Теперь маме нужно много. Агата говорит, что ее опять отдали в лечебницу. Аня писала, что там ей будет лучше, чем дома. Видишь? Я знаю все.
— Слушай, Маня…
Он говорил ей о скором возникновении студии. Он предлагает ей ехать в Париж — учиться у Изы Хименес. Все, что он затратит на ее учение за этот год, много два, она вернет ему после первого же дебюта в Париже, Только там умеют ценить новые шаги, ценить дерзания. Своей творческой фантазией и темпераментом она покорит толпу.
— А помнишь ты, что значит власть над ней? Ты уже испытала это ребенком.
— Марк, я никогда не думала о других, когда плясала. Я только наслаждалась… Я была вне жизни.
— Вот где будет твой мир, Маня. Ты будешь жить там неуязвимой, вдали от печалей, недосягаемой для клеветы и людской низости. И только, когда имя твое будет известно, когда портреты твои появятся в газетах, когда ты будешь независима и богата, только тогда ты вернешься в Россию и… приедешь ко мне… в Липовку… Но не раньше, Маня! Что бы ни случилось… Ты не вернешься в Россию раньше!