Штейнбах ходит на цыпочках. Боится сделать лишнее движение. Он тоже потрясен. Он не ждал подобного исполнения. Иза права. Чему ей учиться? Полгода, много год Некоторые приемы техники, несколько пластических поз. Изучить национальные танцы. И она будет артисткой.
— Она меня растрогала, — говорит Штейнбах, подсаживаясь у кушетки, на ковре, и целуя холодную руку Мани. — Я никогда не ждал от нее такой непосредственности. Что значит истинная артистка! Но ты была удивительна, Маня. Нет, я не прибавлю ни слова больше! Ты знаешь все.
Ее пальцы слабо гладят его лицо.
— Марк, я обязана тебе моим успехом. Я ничто без тебя!
— Что ты говоришь? Ты смеешься надо мною?
— Ты так дивно играл! Почему разгадал ты все, что я думала, когда стояла посреди комнаты и ждала? Ждала того, что пережила уже один раз, давно. И только с тобою… Как будто твоя душа шепталась с моею… И поняла, что нужно мне…
Они долго молчат.
— Маня, — говорит он с волнением, с которым тщетно силится совладать. — Через год ты будешь артисткой. Помнишь ты недавно сказала, что хотела бы отплатить мне чем-нибудь за любовь. Она не требует награды, конечно, и я не расплаты со мною прошу…
— Марк, почему ты дрожишь? Чего боишься?
— Твоего ответа, Маня. Ты знаешь, что моя жизнь принадлежит тебе. Но я хотел бы большей близости, иной формы. Не для себя. Но чтоб оградить тебя от грязи. Ты до сих пор живешь за хрустальной стеной и не знаешь, что такое жизнь. Она сомнет тебя своими лапами, если ты и Нина останетесь одинокими. Тебе нужен друг, защитник. Артистке даже более, чем всякой другой, трудно быть одинокой. Вокруг тебя будут травля, сплетни… Боже мой! Я так близко знаю этот мир! У нас, в двадцатом веке, не научились еще уважать женщину. И чем выше она поднялась силой таланта, тем озлобленнее кидают в нее комьями грязи.
Она кладет пальцы на его губы.
— Словом, ты просишь меня быть твоей женой?
Она чувствует, как он замер в ожидании ее ответа Но она долго молчит, усталая и пресыщенная реальностью после сна наяву.
— Нет, Марк. Не могу…
— Почему? — чуть слышно спрашивает он.
— Сейчас не могу. Я слишком люблю мою свободу.
— Разве я…
— Ах, знаю! Ты деликатен, благороден. Ты это доказал. Но у меня в мечтах уже сложилась моя жизнь.
— Где мне нет места?
— Под одной кровлей? Нет.
— Это все мелочи, Маня! Я готов исполнить все твои самые безумные фантазии.
— Я могу полюбить, другого, Марк. Ни благодарность, ни сострадание меня не остановят… Я хочу здесь, на земле, осуществить все мои грезы. Взять все возможности…
Она видит его скорбную усмешку, которую так любила когда-то.
— Я все это уже пережил с тобою, Маня. И готов ко всему. Чем можешь ты запугать меня?
— Страданием, Марк.
— За эти страдания я полюбил тебя, Маня.
— Не бери на себя так много, Марк! Натянутая струна срывается, наконец. Я это знаю по себе.
Он горько улыбается.
— Я для тебя стар, дитя мое. И знаю, мы не пара. Ты — талантливая, недюжинная женщина. Я — самый средний человек, заметный только благодаря случайности, деньгам, нажитым моими предками. Но у меня есть один дар, который в твою колыбель забыли положить феи…
Она приподнимается на локте и смотрит в его темные без блеска глаза.
— Я умею любить…
Эти слова дошли до души ее, утомившейся повседневным. Она ложится опять головой на подушки, и рука ее ласково падает на его плечо.
Она говорит после паузы, тоскливо глядя вверх:
— Милый Марк… Жизнь начинается… Сны уходят… Вот я опять на распутье… Одна…
— Со мною! — с отчаянием перебивает он.
Она переводит на него глаза. И смотрит пристально, вдумчиво и строго, ища чего-то забытого в этих любимых когда-то чертах. И ему страшно под этим взглядом. Он чувствует, что в эту минуту молчания решается его судьба.
— С тобою, — говорит она странным звуком. И со вздохом закрывает глаза.
Долго длится тишина. Слышен хруст рассыпающихся углей в камине.
Сердце его стучит с такой болью, что даже пот выступил на висках. Но он боится двинуться. Быть может, она заснула.
Вдруг она делает движение.
— Хорошо, Марк. Я буду твоей женой. Но не теперь, нет…
— Почему, Маня? Почему, скажи?
Он целует ее руки, плед, покрывающий колени. Он дрожит от счастья. Разве он не думал, что все потеряно?
— Мне почему-то казалось, что ты поймешь меня сразу. Видно, самый любящий мужчина неспособен проникнуть в нашу душу. Я сама хочу подняться на высоту, Марк. На ту высоту, о которой грежу. Без твоей помощи, без твоего имени и без твоих денег… Я хочу стать чем-нибудь, прежде чем двери распахнутся перед женой Штейнбаха. Я не уважала бы себя, если бы чувствовала иначе. Не сердись, Марк! И подожди. Ведь осталось уже немного…