Его губы опять кривятся.
— Начните с начала, пожалуйста! Первый вопрос исчез среди других.
Она вспыхивает.
— Опустите глаза и перестаньте гримасничать! Вы отвратительны, когда улыбаетесь. Впрочем, нет… Можете смеяться! Чем хуже, тем лучше! Ну-с? Я слушаю… какая она из себя? Блондинка?
— Да.
— Еврейка?
— Да.
— Ну, конечно, — с презрением подхватывав! Маня. — Дядюшка говорит, что еврей может влюбляться в кого угодно. Но любить может только еврейку. И жениться только на еврейке…
— Федор Филиппович, надо думать, очень осведомлен в этом вопросе… Он тоже юдофоб?
— Что значит тоже?
— Я хотел сказать, как вы?
— Я сама не знаю, что я такое! — сердито говорит Маня. — Да, я терпеть не могу жид… евреев! Но вас я любила…
Он делает порывистый жест и хватает ее руки.
— Вы? Меня?
— Чему вы обрадовались? Не люблю, а любила. Несколько дней… Может быть, часов… И даже не вас, а ваше лицо… брови… Пустите руки! Пожалуйста, не целуйте! Мне от вас теперь ничего не нужно! Все очарование исчезло…
— Когда?
— Третьего дня… Марк… Марк… Вы с ума сошли?!!
— Я счастлив!.. Боже… Как я счастлив!..
Он берет ее руки и закрывает ими глаза свои. Его ресницы вздрагивают.
И вдруг какой-то мостик, на котором Маня укрепилась, скользит под ногами. Шатается. И опять бездна чувствуется внизу. Сердце падает. Она близка к обмороку. Что-то фатальное, жуткое глядит на нее яз этих глаз, из этого лица. Хочется бежать.
Или этот страх — радость, которая затопляет душу? О!.. Прижаться к его лицу! К его бровям я губам! Утонуть в этом чувстве… В этом запахе его кожи и волос…
Совершенно не отдавая себе отчета в том, что она делает, в опьянении она порывисто берет его за плечи. И, закрыв глаза, прижимается лицом к его губам.
— О, целуйте меня! Целуйте!. - сквозь зубы говорит она. И вся дрожит.
Когда она приходит в себя, лицо ее залито слезами.
Он на коленях, у ее ног. Его лицо спрятано в складках ее платья…
Что было сейчас? Где? В каком новом, неведомом мире блуждала ее душа?
Она берет его за руку, пальцы которой судорожно впились в плюш тахты. И кладет ее на свое вздрагивающее сердце…
Он поднимает голову. О, как прекрасно… И как страшно его лицо!
— Марк, — говорит она тихонько. — Милый Марк… Отчего у вас такие… дикие глаза? Как у Гнедко, когда он хочет укусить? Отчего вы такой новый? Разве это не было блаженство? Вы как будто страдаете? И мне стало страшно чего-то…
— Дитя мое! Не бойтесь меня! — говорит он разбито. — Вы для меня слишком дороги. Пусть разорвется мое сердце скорее, чем я лишу вас хотя бы одной из ваших иллюзий! Я не сделаю непоправимой ошибки. Я не переживу вашего отвращения…
Она силится проникнуть в темный смысл его слов. В смысл всего происшедшего.
Что-то рухнуло между ними. Она это чувствует. Какая-то перегородка… через которую она не могла до него коснуться. Теперь такое чувство, как будто она его знала давно…
— Обнимите меня! Сядьте рядом! Вот так… О, какое блаженство, Марк! Вы меня любите!!! Говорите мне это… Каждый день, каждый час… О, как я хочу быть любимой! Любимой вечно… Какой рай ваши поцелуи! Как я могла жить, не зная вас!
Вдруг толчок в сердце. Жгучая боль. Как от удара ножа. И чары далеко.
Она отодвигается. Ее лицо как будто постарела.
— Расскажите мне о ней, — говорит она чужим голосом. — Вы ее очень любите? Очень?
— Я люблю вас, а не ее, — отвечает он робко, как на суде.
И Маня неумолима, как должен быть судья.
— Где она теперь? Где?
— За границей.
— Почему же не с вами?
— Мы давно уже разошлись…
— Почему? Почему?
Он молчит, опустив веки. Синеватые, прозрачнее веки. И вражда Мани крепнет.
— Чего же вы не отвечаете?
— Это моя тайна…
— Ах! Вот как! У вас от меня тайны?
Отчаяние опять затопляет ее душу. Она встает, чтоб уйти.
— Постойте! — с болью, глухо говорит он, удерживая ее руку. — Я буду откровенен. Сядьте рядом! Слушайте… Я женился, когда мне было двадцать пять лет.
— По любви? Вы ее любили? Страстно? Страстно?
— Да… Не так, как вас сейчас… Это было другое чувство. Я любил в ней не ее индивидуальность. Она была бесцветна, как большинство женщин. А мою любовь… Мои мечты… И я был счастлив в первые два года. Потому что она тоже любила меня. Опять-таки не мое «я», которого она не знала и не стремилась узнать. Как большинство женщин, она любила во мне мужчину… тот новый мир, который я ей создал. Мы жили рядом, не зная друг друга. У вас родился сын. Через год он умер от воспаления мозга… Маня! Если я вам скажу, что я страдал и плакал, вам это будет чуждо и дико. Что значит смерть ребенка для вас? И дай Бог, чтоб это самое жгучее горе жизни прошло мимо, не опалив вашей души. После чего наша жизнь похожа на сад, сломанный бурей. Одни цветы поднимутся, другие зацветут еще ярче. Многие остались нетронутыми. И радуют глаз. Но есть деревья, расщепленные бурей. Есть деревья, обожженные грозой. Ничто не вернет их к жизни! И забыть о них нельзя…