— Что такое? — Маня встрепенулась.
— Вы видели оперу Вагнера «Летучий Голландец»?
Маня вдруг вскакивает, хлопает в ладоши и кружится по комнате.
— Нашла… нашла… Вспомнила, на кого вы похожи. Вы — Летучий Голландец…
— Ползучий, — уныло шепчет Штейнбах.
— Как? — Она внезапно останавливается перед тахтой, открыв глаза, полуоткрыв губы, подавшись вперед. Вся — ожидание…
— У моей души нет крыльев… Я — ползучий Голландец…
Маня разражается звонким смехом. Она смеется до слез. И все ямочки ее тоже смеются. Легко, как кошка, она прыгает на тахту и обвивает руками шею Штейнбаха.
— Ну, будьте милый! Вспомните! Вы стояли на краю платформы и глядели на луну. А мы крались за вами, как тени. О ком вы думали тогда?
— Не помню…
— Вы не любили тогда маленькую, белокурую, замужнюю женщину? Не любили безнадежно?
— Не помню!
— Боже, какая глупая память! — сердито говорит Маня и ударяет кулаком по подушке. — Ну, солгите что-нибудь! Выдумайте! Неужели вы не видите, как я жажду всего… необычайного!
— У меня нет фантазии… Я скучен, Маня, — говорит он печально.
— И вы не чувствовали, что мы крадемся за вами? Что вы… наполнили всю нашу душу? — Глаза ее вдруг становятся большими и глубокими. — Как странно, Марк! Какая странная вещь — жизнь! Всего только год назад мы стояли в пяти шагах друг от Друга… Такие далекие!.. Бесконечно далекие… И могла ли я думать, что вы… такой гордый и необыкновенный… полюбите меня?..
Он порывисто притягивает ее к себе.
— Я был безумец, Маня! — говорит он глухо, с больной страстью. — Не помню, чем была полна моя слепая душа в те мгновения. Наверно, ничтожным… Наверно, повседневным… Она не наполнилась священным трепетом… Она не задрожала от предчувствия, Что тут, рядом… стоит моя Судьба!
Он откидывает ее головку. И смотрит ей близко в глаза своими бездонными зрачками.
Потом приникает к ее губам.
И опять бездна бесшумно разверзается у их ног. Опять бездна глядит на них немыми очами. Она зовет.
И время останавливается…
Маня пишет:
«Я люблю вас, Марк! Люблю безумно…. Теперь, когда я не могу идти к вам… когда я дала слово, я поняла, что вся моя жизнь в этой любви, наших встречах. Я уступаю, потому что иначе придется уехать в Москву. А что я буду там делать без вас? Ах, если б мы могли не расставаться!..
Они говорят, что вы меня погубите… Что значит „погубите“? Если гибель — ваша любовь, то пусть я погибну! Лучше прожить один год безумно счастливой, чем влачить долгую жизнь без Красоты…
Смерть?… О, я боюсь долгой болезни в постели запаха лекарств… Боюсь постепенного разрушения, усталости окружающих и того отчуждения, которое, как стена, незаметно и страшно растет между умирающим и его близкими.
Помните „Смерть Ивана Ильича“?..
И как это люди все стремятся умереть в своей квартире, в собственной постели, среди семья… „от долгой и тяжкой болезни“, как пишут в газетах? Но смерть добровольная и внезапная… Какая отрада!
Ян говорил: „Надо уметь жить красиво. Но еще важнее умереть прекрасно…“
Если ей меня разлюбите, я пойду на баррикады. И погибну радостно и красиво. Как часто я мечтала о таком конце все эти два года! Чего же мне бояться, если даже смерть в моей власти. Если я никогда не узнаю усталости и отвращения?
Марк, я пишу вам, потому что мол душа полна… Все спят. Сейчас ночь… Приезжайте завтра непременно! Я налюбуюсь на ваши брови. Вы будете петь. И я не забуду, как было мне больно, когда чужие люди топтали цветы моей души. Они ваши, Марк! Сорвите их! Упейтесь их ароматом! И бросьте их, если это неизбежно… если любовь уходит, как говорил мне Ян. Тогда я умру. Без слез, без проклятий… Как умирают бабочки, живущие один день…»
Белоголовый семилетний Остап с упрямым лбом и синими, как цвет цикория, глазами, зажав бумажку в грязный кулачок, идет мерным, шагом на Липовку, в «палац»… Маня следит из беседки за крохотной фигуркой. Остап исполнит поручение. Он отдаст письмо, как сказано, прямо в руки «пану Шенбоку».
Они сидят в беседке: Маня, Соня и Щтеймбах.
У Сони нынче такое застенчивое лицо. Такая ласковая улыбка… «Милая девушка! — думает Штейнбах. — Как с тобою тепло!»
Вдруг она встает, что-то вспомнив.
— Простите! Там сейчас чай подают. Мама не знает, где ключи… Я вернусь…
Наконец! Наконец одни!!
Маня кидается на грудь Штейнбаха. Прижимается к нему всем телом в могучем, беззаветном порыве.
Они долго молчат. Глаза Мани блещут слезами восторга.
— Прочли письмо, Марк? Прочли?
— Да. Оно со мною, на груди… Я никогда с ним не расстанусь!