— А слыхали вы, Марк Александрыч, что Нелидов мечтает выкупить у вас «палац» и Липовку? За этим бросил карьеру и в батраки запрягся.
— Да, это его ideê-fixe [39], - подхватывает хозяйка.
Дядюшка свищет.
— Какая убогая мечта! — роняет Соня одним уголком губ.
Но Штейнбах бросает ей взгляд.
— У всякого своя, милая моя! — ядовито подхватывает Горленко, находящийся теперь в каком-то хроническом раздражении, — Не всем пропагандами да чепухой разной заниматься! Он слишком небогат, чтоб позволять себе эти… политические игрушки! — И его толстая красная рука делает в воздухе какой-то странный жест.
«Каждым словом его ищут уколоть», — думает Соня.
— И он упорный, этот хлопец, — продолжает Горленко, шумно всасывая чай с блюдца. — Капитала не скопить, конечно… Но может богатую жинку взять. За него всякая пойдет… Продадите вы ему Липовку?
Матовые щеки Штейнбаха вспыхивают.
— Ни за что! Ни за какие деньги!
— Да ну? — Дядюшка бросает курить. — Или руду золотую нашли?
— Год назад я охотно подарил бы ее… господину Нелидову, — говорит Штейнбах с сдержанным презрением, не поднимая ресниц и упорно разглядывая Узоры на стакане. — Теперь я не возьму за нее и миллиона!
«О, милый!..» — думает Маня с бьющимся сердцем. Она боится поднять ресницы. Сейчас все доедаются…
По отъезде Штейнбаха Вера Филипповна говорит мужу и брату:
— Слава Богу! Уезжает… Все устраивается само собой. Я так боялась за Маню. Такая чувственная девчонка!
Мани нет. Она осталась наверху, ссылаясь на головную боль. У нее часто мигрени, и никто не удивляется.
О Штейнбахе говорят, говорят, говорят… Злословят, злословят, злословят… Соня с удивлением замечает, что его все терпеть не могут. Даже деликатный и мягкий дядюшка, который вообще ни о ком не говорит дурно.
О, как ползет время!.. Скорей бы ночь! В спальне, ложась полуодетая под одеяло, когда Соня гасит свечу, Маня вдруг спрашивает:
— А что такое Нелидов?
— Так… ничтожество… Черная сотня.
— Я не об этом… Ты его видела когда-нибудь? Он красив? Интересен?
— Как может такой обскурант быть интересен. Впрочем, я его не видала. Эти «узы дружбы» завязались зимою, без нас… Одна компания с Галаганами и Лизогубами. Осчастливлены… Как же! Первое лицо в уезде! Аристократ и гордец! В родстве с губернатором…
— Как это первое лицо? А Штейнбах?
— Штейнбах — жид. Мешок с деньгами. Его ненавидят и боятся. И если б не векселя, — теперь, после скандала с тобой, ему указали бы на дверь.
Маня вспыхивает и долго молчит. Какая-то тяжесть ложится ей на грудь.
«Неужели Соня тоже его любит?» О, какая ночь!.. Душная, сухая.
Какое наслаждение ждать этой минуты! Красться в одном капотике сверху… замирать на скрипучих ступеньках! Глупый Барбоска залаял, не узнав ее! Как было страшно, что наткнешься на «дида» и он тебя подстрелит из ружья, приняв за злодея. Нет, какой же злодей идет бесшумно в капотике, с распущенной косой? Он ее принял бы за русалку или за ведьму. Убежал бы, не оглядываясь. И, трясясь от страху, рассказывал бы завтра на селе о встрече с нечистью.
Опираясь грудью на плетень, она ждет. Очи пронзают мглу. Как темно под деревьями! Но дорога видна далеко… Отчего его нет?
Она тихонько прыгает через обвалившийся плетень, потом идет медленно по знакомой дороге. Сердце стучит в груди и мешает слушать.
Кто-то идет… Не видно, а слышно. А вдруг чужой?
Она прячется за тополем у дороги.
«Высокий кто-то? Он! Его плечи…»
Как кошка, одним прыжком она кидается на дорогу из-за дерева, с счастливым смехом… Горячая лошадь встает на дыбы.
— Маня! Вы… Осторожней! Вы могли убиться… — Ах! Наконец! Марк… Я задыхаюсь от счастья…
Сюда! Не оступитесь, — шепчет она, ведя его к плетню.
— Вот так! Еще один шаг… Вот мы и пришли!
Лошадь фыркает за плетнем, привязанная к дереву.
— О, Марк! Как я ждала вас! Целуйте меня…
— Маня, поедемте со мной! Я посажу вас на седло. Через десять минут мы будем у меня.
— Вы хотите меня похитить?
Восторг звенит в ее голосе.
— Да, да. На час, на два… Я привезу вас обратно. Я захватил плащ. Вас никто не увидит.
Какой горячий у него голос! Или это от шепота? Она не видит его лица под деревьями. От его поцелуев кружится голова.
— Я ничего не боюсь… Поедемте?… Это последняя ночь… А там будь что будет!
Как странно! Точно в сказке…
Накинув плащ, она сидит на седле впереди, в его объятиях. Лошадь медленно взбирается по круче, мимо креста. Мимо рощи, где ждал ее Ян… Он целует ее волосы, виски, ее уши. И мороз и огонь бегут по спине, по всему телу.