Он опять фантазирует вслух. Хороню бы устроить водяную мельницу. Здесь одни ветряки. Все остальное, как было в исторические времена.
Горленко угрюмо сопит и машет рукой. Так все и останется. Не пойдет хохол к ним на мельницу.
— А помещики?
Опять безнадежный жест.
Какие там помещики? У кого здесь земля? Все сдают в аренду либо хохлу, либо жиду.
— Штейнбаху? — спрашивает Нелидов вздрагивающим голосом. И сдвигает темные брови.
Водворяется долгое молчание. Закусив губы, ходит Нелидов по комнате. À Горленко, развалясь на старом диване и посасывая папироску, угрюмо сопит.
Он уезжает, сдержанно простившись со всеми. На Маню не глядит. Поверх ее головы смотрит. И поцелуй его, когда он подносит ее руку к губам, так небрежен, так пуст…
— Когда же опять к нам? — экспансивно спрашивает хозяйка. И слышит сухой ответ:
— Я очень тронут, Вера Филипповна. Постараюсь приехать…
— Что с ним? Почему он не остался ужинать? Вера Филипповна спрашивает шепотом, хотя гость далеко. У нее большие и виноватые глаза.
— Дочку благодари, — угрюмо говорит муж. — Ласково приняла гостя.
— Ну вот! Очень ему нужны девчонки и их мнения. Нет! Тут что-то не то. Странный он человек. Глядишь, такой милый… И вдруг точно стенкой отгородился. И не достать до него.
— Гордец, — бурчит ее муж.
— Есть в нем что-то… Не знаю… но… точно по льду ходишь всегда, когда с ним говоришь. Чему ты улыбаешься, Федя?
— Хорошо сказано, картинно! И метко схвачено. Я это люблю.
Вера Филипповна раздраженно машет рукой и ходит по комнате. В сущности, не упала она разве нынче с облаков? Всю эту зиму она мечтала о минуте, Когда Нелидов увидит Соню. Но что ж обманываться? Он глядел нынче на одну Маню. А Соня была дерзка До неприличия.
И ей с горечью вспоминается тот вечер зимою, Когда он взял в руки портрет Сони с ее стола. Он глядел на него так мягко и долго. И прошептал. «Какое славное лицо!» Точно подумал вслух А у нее сердце задрожало от радости.
Еще минута… Еще одно слово. И Вера Филипповна заплачет.
— Ну, что же, Николенька, ты мне ничего я скажешь о Соне? Ты видел ее наконец?
— Да, мама! Но… это не мой тип.
Анна Львовна разочарованно вздыхает.
Он подходит и обнимает ее за шею. «Не тужите», — как будто говорит его робкая ласка.
— Но ведь тебе нравится эта семья, Николенька?
— Да… Вера Филипповна очень женственна и радушна. Мне нравится стильный Федор Филиппыч. Горленко я уважаю. Это труженик. И не он виноват, что они разорились. Трудно идти одному против всех. Я люблю там бывать, мама. Я никогда не забуду их внимания к тебе, пока ты страдала. А я был так далеко…
Он наклоняется и тихонько целует седую голову — Эти услуги не забываются, мама! Они теперь могут рассчитывать на меня, когда горе постучится в их двери.
Маня опять молчит. Опять целыми днями сидит в беседке. Но это не медленное угасание увядающей души.
В тишине и одиночестве пышно расцветает белая, царственная лилия ее первой любви.
Все, что Ян бросил в дремлющую душу и что спало там, в таинственных глубинах; все, что темная страсть Штейнбаха и колдовство загоревшейся чувственности было бессильно воскресить и вызвать к жизни, — проснулось теперь от одного взгляда того, кого ждала ее душа.
Прошлого нет. Оно умерло. Жизнь началась только теперь. Ян и он… Это звенья одной цепи. Та же радость. Тот же блеск. А между ними двумя темный провал. Бездна, откуда глядит на нее бледное и теперь чужое лицо.
Маня часами смотрит на дорогу и ждет. Глаза-звезды, большие и жадные, пронзают даль. Зовут, обещают.
Ион едет опять… Как может он не приехать, когда вся душа ее, каждый фибр ее тела и зовет его и ждет!
Нелидов приехал на шарабане. Правит сам. Чудный осенний вечер так и манит на прогулку. Закат ослепителен.
Маня из беседки вихрем мчится во двор. Собаки с лаем кидаются к шарабану. Но хозяйка на огороде. Хозяин во фруктовом саду с арендатором Лебой.
Соня распахивает окно и глядит сверху.
Какое счастье!.. Одни… Маня молча кивает головой. Со вспыхнувшими глазами и светлой улыбкой Нелидов снимает, приветствуя ее, свой английский шлем.
— Какая славная! — шепчет Маня и гладит шею лошади. Та тихонько фыркает и пугливо косится на алую кофточку.
— Вы любите лошадей? — спрашивает Нелидов. Его голос так трепетен. Тон такой странный, как будто он говорит: «Любишь ли ты меня?»