Я рада, что могу говорить с тобой в эту минуту! Агата спит. Прислуга давно отпущена на покой. Моя вилла вся погрузилась в мрак. Я одна. Завтра я перееду в дом Марка, чтобы, никогда, никогда не расставаться с ним. Он хочет так.
Я одна. Мне хочется плакать. О чем? Не знаю, не знаю. Я смотрю на портрет Марка. Чудные брови. Грустные глаза. Скорбная улыбка. Сделаю ли я его счастливым? Он ничего не спрашивал. Я ничего не обещала. Ах, он слишком умен, чтобы не знать цену словам и клятвам! Но я чувствую, что, как истинный семит по крови — несмотря на то что он ариец по духу, — он придает большое значение обряду, который для меня пустая формальность. Он считает, что брак свяжет нас еще крепче. Нет. Нас связали эти годы страданий, когда мы шли вверх рука об руку по крутому пути. И я клянусь никогда не покинуть моего верного товарища — благороднейшее создание в мире. Я целую его портрет и плачу. Соня, ты не будешь смеяться. Ты меня поймешь. Зачем его нет здесь со мной? Зачем мы врозь в эти минуты, когда сердце мое полно им одним? Он никогда не видел у меня таких счастливых слез. Он никогда не видел такого порыва нежности. И если бы сейчас…
Она вдруг встает вся бледная и бросает перо.
Среди ночи Штейнбах слышит звонок.
«Телеграмма, — думает он, зажигая электричество. — Что-нибудь важное. Из Петербурга. От Семена Николаевича. Неужели опять ехать туда? Бросать Маню? Какая тоска! Я так устал…»
Стукнула парадная дверь. Шаги. Женские шаги, шелест платья.
Он садится на постели. Маня? Нина? Что-нибудь случилось? В глазах темнеет. Так бьется сердце.
— Это вы, фрау Кеслер? — кричит он на легкий стук в дверь. — Подождите, сейчас выйду.
— Это я, Марк! Это я!
Как стихия врывается Маня в комнату, И падает на колени у его постели, в шляпе, в манто. Он видит ее заплаканные глаза.
— Нина? — шепчет он, держась рукой за сердце.
— Марк, я должна была тебя видеть. Должна была сказать тебе… Я задохнусь, если буду молчать…
— Боже мой! Что такое? Говори.
— Я люблю тебя, Марк. Я люблю тебя безумно. И тебя одного. Слышишь ты? Одного тебя во всем мире…
— Дорогая деточка! О чем ты плачешь? Встань…
— Нет, нет, я такая низкая, такая подлая, я тебя так терзала все эти годы… И вот опять… Боже мой!
— Ничего, ничего… Дай воды! Это пройдет.
— Я убила тебя, Марк. У тебя болезнь сердца.
— Это нервы. Не плачь.
— Ах, я знаю, что это я убила тебя…
— Сядь, дитя мое, рядом. Сними манто.
— Нет, нет, дай мне стоять перед тобою вот так! Мне легче так… каяться… и пла… кать…
— Вот видишь, как ты сама разбита. Почему ты не спишь по ночам?
— О Марк! Марк! Это была такая счастливая ночь! И слезы мои были так сладки. Мне так безумно хотелось обнять тебя, поклясться тебе…
— Не надо клятв. Она заламывает руки.
— Вот видишь, видишь, ты не хочешь мне верить…
Она падает лицом на одеяло.
— Моя ненаглядная Манечка, — печально говорит он, сажая ее рядом с собой. — Я растроган бесконечно. Твой порыв так прекрасен! Благодарю тебя за него.
Она отворачивается, не дает целовать свое заплаканное лицо.
— Ты ничему не веришь! — с отчаянием срывается у нее. — Если б ты верил, ты не благодарил бы. Ты ничего не можешь мне простить.
— Манечка, милая, я счастливейший человек. Я думал, что ты уже другая, что у тебя нет этих чудных порывов.
— Почему? Почему ты так думал? О, Марк! Обними меня с доверием. Забудь прошлое. Клянусь тебе, что никогда больше я не заставлю тебя страдать, Я буду беречь твое больное сердце. Оно мое сокровище. Я буду дрожать день и ночь над этим сокровищем.
— Успокойся, Маня. Выпей воды! Постой, я тебе дам капель. Отвернись.
— Не надо! Не надо! Не вставай. Держи меня вот так у своего сердца, и слушай, слушай…
— Да.
— И верь каждому моему слову…
— Да.
— Клянусь жизнью Ниночки, — торжественно и страстно звучит ее голос, и ужасом полны ее глаза, — клянусь самым священным мне в этом мире, что я буду тебе верной женой…
— Маня, не надо, молчи.
— …что я никогда не обману тебя, никогда не изменю тебе…
— Манечка, Боже мой!
— …и если даже я встречу и полюблю другого, — я с радостью…
Со стоном он зажимает поцелуем ее губы.
Но она отстраняется, бледная, трепещущая, и заканчивает с трагическим жестом и трагическим лицом:
— …я с радостью пожертвую тебе моим счастьем, и ты, Марк, никогда не узнаешь об этой жертве!
Он прижимает к себе рыдающую Маню. Как хорошо, что она не видит сейчас его скорбной усмешки!