С озабоченным, сразу постаревшим лицом Штейнбах выходит в салон к посетителям.
— Ушли? — через полчаса спрашивает Маня, когда дверь открывается. Она все еще лежит. Но лицо ее спокойно.
— Это будет большой скандал, Маня. Но я им обоим заявил совершенно бесповоротно, что ты больна, платишь неустойку и покидаешь Париж.
Она сверкающими глазами глядит на него и улыбается.
Он ходит по комнате, задумчивый и тревожный.
— Знаешь, что мне сказал сотрудник «Matin?» «Я не удивляюсь, — сказал он. — Я видел вчера лицо madame там, перед трупом. Это отразилось на ее нервах. Она не должна была смотреть в это лицо».
Маня приподнимается.
— Он это понял? Он?
— Как видишь…
— И завтра… он это… расскажет Парижу?
— Конечно…
С жестом отвращения она закрывает глаза.
— Куда уйти от людей, Марк? — шепчет она с тоской.
— Уедем нынче в Тироль! У нас две недели до твоего выступления в Лондоне. Ты отдохнешь.
Она думает. Потом взгляд ее падает на «Illustration».
— Нет, Марк. Подождем немного, еще немного.
Без стука в дверь и доклада входят фрау Кеслер и бонна с Ниной на руках.
— Мы едем в лес. Погода чудная, — говорит фрау Кеслер, здороваясь со Штейнбахом.
Нина тянется к нему и сердито бьет маленькими ножками бонну по животу за то, что та повернула к кушетке.
— Ma… Ma… Kx… — кричит она. И прелестно улыбается.
Штейнбах берет ее из рук бонны. Нина вцепилась ручкой в его бороду и звонко, торжествующе смеется.
— Вечно так! — ревниво шепчет Маня, опуская на колени руки, которые тянулись к ребенку.
Он несет девочку к кушетке и наклоняет ее над сердитой Маней.
— Теперь поцелуй му… — примиряюще говорит он.
— С твоего разрешения? — бросает Маня, сверкая глазами.
— Му… — снисходительно лепечет ребенок и подставляет матери щечку.
— Не надо! — говорит Маня, холодно отстраняясь.
— Как ты нынче расстроена! — огорченно замечает он. — Но зачем срывать на ребенке твои нервы?
Девочка равнодушно отворачивается от матери и крепко обнимает ручонкой шею Штейнбаха.
Он осыпает ее поцелуями и спускает на пол. Бонна оправляет на ней платьице. Ребенок важно подает ручку фрау Кеслер. Нина идет гулять, не оглянувшись.
— Настоящая женщина! — с горечью срывается у Мани.
— Вся в мать, — подхватывает Штейнбах. И губы его морщатся.
Маня вдруг вскакивает.
— Нина! Ниночка! — кричит она жалобно. И кидается к двери.
Она отворена. Штейнбах видит странную картину.
В салоне Маня опускается на колени перед девочкой. Она страстно обнимает ее, покрывает все ее лицо поцелуями, полными такого отчаяния, как будто в этом ребенке — все, что осталось у нее в жизни.
«Однако это серьезнее, чем я предполагал», — думает Штейнбах с растущей тревогой.
— Му-у… — протестует Ниночка, недовольная тем, что смяли ее лебяжий пух.
— О чем ты плачешь, глупая? — по-немецки спрашивает фрау Кеслер. — Что за сцены перед ребенком?
Маня машет рукой и бежит назад. Она опять падает на кушетку лицом вниз, и плечи ее вздрагивают.
Задумчиво ходит Штейнбах по комнате. Все затихло в доме. И оба они молчат. Но тревога все растет.
Как страшно все неведомое, что грозит отнять у него эту женщину, ее капризное чувство! Все, что грозит нарушить его привычки. О, эта сладость привычки, знакомая только усталым людям! Этот страх перед новизной и переменой.
Утром, на другой день, Маня еще в постели требует все газеты. Ей приносят целый ворох.
— Почему ты не встаешь? — тревожно спрашивает фрау Кеслер, входя в спальню. — Больна?
Маня не отвечает. Словно не слыша, глядит она перед собой в одну точку.
Фрау Кеслер садится на постель.
— Манечка, что случилось? Говори. Тебе будет легче.
Словно просыпаясь, глядит на нее Маня. Потом берет с одеяла газету и протягивает ее. На второй полосе портрет девушки. Она совсем юная, худенькая, с наивными глазами. Прелестная, доверчивая улыбка озаряет это миловидное лицо.
— Кто это? — с недоумением спрашивает фрау Кеслер.
— Возлюбленная того анархиста.
— А, вот что! — Фрау Кеслер с новым интересом разглядывает портрет. — Она еще девочка… И какая милая улыбка!
— Теперь она уже не улыбается.
Фрау Кеслер быстро поднимает голову. Глаза Мани глядят вверх все с тем же выражением.
— Несчастная! Где-то она теперь?
— В тюрьме, — тем же странным голосом отвечает Маня. — Ее арестовали как сообщницу. Она помогала делать бомбы…
— Она? — В третий раз фрау Кеслер хватается за газеты. Теперь в глазах ее ужас.