Гаральд останавливается перед витриной художественного магазина. Портреты Marion всюду на первом плане. Многие подходят и любуются.
«Она действительно прекрасна, — думает Гаральд. — Возможно, что только грим придает такое очарование этим глазам. Но не все ли равно? Вне сцены артист может быть хоть безобразным. Жизнь ничто. Важно только искусство и иллюзия».
Сжав губы, глядит Гаральд в это лицо, полное зноя и неги, на эту змеиную фигуру, так смело изогнувшуюся в сладострастном танце. И тревога его растет.
К чему лицемерить с собою? Его влечет эта женщина. Еще не зная ее, не видя ее глаз, не слыша ее голоса, он уже на расстоянии чувствует, как жгуче и болезненно вибрируют его нервы. Она будит жестокое любопытство, знойное желание, молодые порывы — все, с чем он борется во имя высшей цели. Страсть враждебна творчеству. Эту женщину надо избегать! Инстинкт самосохранения подсказал это ему в первый миг, когда он держал в руках ее письмо.
Он подходит к другой витрине.
Маня лежит на земле в позе Сфинкса и глядит на него огромными мистическими глазами. Она в легкой тунике. Волосы завязаны греческим узлом. Трагически сдвинулись темные брови. Приподнявшись слегка на локтях и положив в ладони подбородок, она глядит ему в душу. Жуткая, загадочная, полная угрозы и вызова.
И Гаральд стоит, не двигаясь. Весь под ее властью.
Вот она — женщина! Из века чуждая, из века враждебная. Непонятая никем загадка. Стихийная, темная сила.
В ней наше счастье. Но не в ней ли и гибель всех возможностей?
Не она ли это стоит там на всех путях и перепутьях, подстерегая минуту усталости, угадывая жажду отдыха в зрачках путника?
Не она ли жестоким смехом смеется над тем, кто лежит в пыли, и наступает ногой на грудь побежденного?
Цепки руки ее, и жадны ее уста.
Она — символ рода. И враг личности.
Берегись ее, идущий вверх!
КНИГА ПЯТАЯ
За кулисами Студии Штейнбах видит высокую фигуру Гаральда. Он идет ему навстречу.
— Наконец! Marion все время спрашивала о вас.
Гаральд сдержанно кланяется.
— Ей хотелось знать ваше мнение. Вы странный автор! Совсем не интересуетесь интерпретацией своих мыслей?
Штейнбах ловит себя на каких-то фальшивых, чуждых ему интонациях. Точно он заискивает перед этим человеком.
— Простите, барон, быть может, это покажется вам дерзостью, но я всегда испытывал разочарование, видя пьесу на сцене.
— Свою пьесу? Почему же так?
— Нет, и чужие тоже, если я прочел их раньше, в одиночестве. Это похоже на сон, который вы пробуете рассказать наутро. Факты как будто те же. Исчезла тайна.
Штейнбах в полумраке кулис внимательно изучает это холодное лицо, убегающий лоб с вдавленными висками, твердый очерк губ, упорную линию подбородка. Ему жутко. Импонирует ли ему сдержанная сила, которой веет от этого человека? Или же это предчувствие…
— Могу я видеть Marion?
— Да, пойдемте в уборную. Нет. Она сейчас выйдет. Вы, надеюсь, ее видели в вашей пантомиме сейчас?
— Она прекрасна. Я хотел ее благодарить. Штейнбах вдруг останавливается.
— Я прошу вас, Гаральд, не говорите ей то, что вы сказали мне сейчас. Это сравнение с рассказанным сном…
— О, барон… Будьте покойны.
— Откровенно говоря, я удивлен. Мне казалось, что Marion поэтична и трогательна. Я думал, что лучше передать нельзя…
— Со сцены? Да. Я считаюсь с условностями и реализмом театра, барон. И все, что можно дать, Marion дала. Но ведь я… автор. И в моей душе живут иные образы. Там сны. Здесь жизнь… Конечно, я ей этого не скажу.
«Она ему не нравится, — думает Штейнбах. — Тем лучше!» Он стучит в дверь уборной: — Вы готовы, Marion?
— Это вы, Марк? — раздается изнутри равнодушный голос.
«Она его не любит», — думает Гаральд.
— Здесь автор «Сказки». Он хочет быть вам представленным.
Мгновение тишины… Никогда потом ни Гаральд, ни Штейнбах не могли забыть этого мгновения.
Вдруг порывистые шаги… Дверь уборной распахивается.
Маня стоит на пороге в своей серо-голубой полупрозрачной тунике, с обнаженными смуглыми руками, босоногая. «Почти голая», — думает Штейнбах. И почему он этого раньше не замечал?
Глаза Мани, тревожные, жгучие, впиваются как жало в лицо Гаральда. Взмахнули ресницы, поднялись брови, губы полуоткрыты.
Вот он, наконец! Тот, о ком она думала все эти месяцы. Думала неотступно, сливаясь с его мыслями, перевоплощаясь в его образы, ища понять его в этой странной «Сказке»!