- Держи, паря, крепче!
Трактор пустил в темнеющее небо веселую струйку дыма и выдернул узника из сырой темницы на сухую землю.
Кока оглядел себя. Вид был, прямо скажем, непрезентабельный. Строгая графика костюма, все эти лаконичные прямые, уверенные углы, выразительные закругления, темные и светлые полосы - все исчезло.
- Парадно-выходной! - горько развел руками Кока.
- Парадно-выгребной! - уточнил дедок. - Но ты, паря, не горюй, сейчас мы его химчистить будем.
Спасенный и спаситель принялись реанимировать костюм смоченными в бензине тряпко-тампонами. Кока от пиджака отделял посторонние примеси, дедок бился за чистоту брюк.
Устав от корриды с креозотом, дедок принес огнетушитель.
- Еще ведь не горим! - удивился Кока.
- Еще как горим! - возразил дедок и, отвинтив крышку, наполнил стаканы.
Народный напиток созревал без отрыва от производства - в сторожке, в огнетушителе.
- Че мы ерундим! - после третьего стакана сказал Кока и опустил пиджак в ведро с бензином. То же самое дедок сделал с брюками.
Меняя "отработанный" бензин, повторяли процедуру несколько раз, а когда в три ночи огнетушитель до последней капли иссяк, решили, что костюм практически восстановлен в парадно-выходном качестве.
- Как новенький! - сказал дедок и с ветерком на "Беларусе" доставил Коку в общагу.
Утром Коку разбудил жуткий крик Мошкина.
- Какой баран приволок эту спецуху?
- Это мой костюм, - попытался защитить честь одежды Кока.
- Ты что - решил этим тряпьем нам газовую душегубку устроить?!
Кока утренним взглядом осмотрел костюм. Как ни противилось существо, надо было признать: купания в бензине не вернули докреозотного шарма. Устами Мошкина, по поводу тряпья, гласила истина. Дальнейшая борьба за восстановление была бесполезной.
- Уноси свое добро" к едрене-фене! - безжалостно ругался Мошкин.
Кока, разозлившись на бесчувственного друга, распахнул окно и вышвырнул костюм, который согласно формуле: ты его в окно, а он в дверь, - тут же вернулся.
- Хотите, чтобы вас выселили? - принес запашистый узел дворник. - Вонь пожарную под окнами разводите.
Рука не поднималась выбросить еще вчера новый костюм на помойку. Кока поволок его на задворки, к сараям, может, кому-то на спецодежду пойдет.
В итоге еле ноги оттуда унес. Две женщины застукали, когда Кока со слезами в душе приспосабливал, чтобы виднее было, многострадальный костюм на деревянной стене сарая.
- Спалить нас хочешь? - гнали его от мотоциклов, солений, варений, моркошки с картошкой женщины. - Мы тебя самого сейчас поджарим!
Ноги и пожароопасный пиджак с брюками Кока унес на дикий берег Иртыша, где нашел расплющенное ведро, куском алюминиевой проволоки приторочил к нему костюм и, размахнувшись, как дискобол, зашвырнул еще вчера парадно-выходную одежду в серые волны. Костюм какое-то время держался на поверхности, как бы говоря хозяину последнее "прости", а потом волны бесстрастно сомкнулись над ним.
- Я как Герасим, - провел литературную аналогию, вернувшись в общагу, Кока.
- Ты бы и Муму мог стать, - продолжил книжное сравнение Мошкин, - кабы не сторож на тракторе.
- Да, подвела интеллигентность, - вздохнул Кока, - подвела.
РОМАНТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ
На стене у своего стола Мошкин повесил ядреный плакат. С него дерзко смотрела девица. Но еще более вызывающе выпирал в сторону смотрящего плакатный бюст. Да такой, что в книгу рекордов заноси - не ошибешься. Это как у среднего мужчины нога 48 размера. Хоть убавляй. Насчет последнего мужчины не настаивали в отношении мошкинского плаката. Они цокали языками и кивали головами, мол, бывает же чудо природы...
Один Кока индифферентно отнесся к изменениям в интерьере отдела.
- Ты хоть на картинке посмотри как это бывает! - обиделся Мошкин.
- Я не на картинке видел.
- Порнографические фильмы смотришь? - съехидничал Мошкин.
- Наяву видел, - твердо сказал Мошкин.
- А свистеть-то, свистеть! - не поверил Мошкин.
Кока поднял глаза к заоконному небу, и они подернулись романтическим туманом.
- Че свистеть-то! - наседал Мошкин.
- Жалко мне тебя, - вернулся на землю Кока, - ты жизнь только на плакатах и видишь.
- Ой-е-ей! Какие мы опытные!
И Кока рассказал незатейливую историйку из командировочных будней.
Случилась она жарким летом на полигоне Капустин Яр, когда Кока был техруком, запускал куда подальше от земли ракету "Космос".
- Жил я в "Уюте", в одном номере с днепропетровцем Жорой Стасюком. Как-то вернулись мы со 107-й площадки, а по коридору идет эта самая Полина.
Кока сделал паузу, пошаркал ногами под столом. Глаза уже начали было романтически туманиться, но Кока отогнал элегическую дымку.
- Вот это, понимаешь, красота, не то что у Мошкина.
Кока не врал. Полина была загляденье. Где надо восхитительно округло, где надо изящно плоско, глаза нараспашку, и этот немаловажный элемент внешнего обаяния в таком головокружительном изобилии...
- Болтун Жора три дня замороженный ходил. Его пустомельный язык дальше "О! У! Э!" в честь Полины не продвигался. Зато потом зачесал так, хоть аркан накидывай. Начал Жора кругами вокруг нее ходить. Соколом вьется, жаворонком льется, соловьем поет!
- А ты сам-то почему не взял ее в оборот? - перебил Мошкин. - Такой видный мужчина не мог женщину охмурить! Я бы на твоем месте...
- Куда уж нам до такого эротического гангстера, как ты!..
В изложении тех событий Кока не был на все сто исторически достоверен. Кое-какие детальки скромно опускал, стараясь не выпячивать свою персону. Умолчал, как сам пытался приглашать Полину с окрыляющей фигурой и замораживающим воображение бюстом в ресторан "Родная хата" и кафе "Уют".
- Как бедный Жорик ни старался, получалось у него нулижды нуль и фиг десятых. И вдруг, в воскресенье утром, влетает в номер и кричит, как недорезанный: "Уговорил идти на Ахтубу! На шашлыки! Собирайся!" Я ему говорю: "Из чего шашлыки? Из твоего языка?" Он заполошно развернулся, убежал. И ведь нашел мясо замаринованное. Пол-литровую баночку выменял у пермяков за графин спирта.
- На троих баночка шашлыков? - захохотал Мошкин.
- Нас пятеро ходило, еще были Федя-телеметрист и Петро, старлей с Батайска...
- На пятерых? - еще больше удивился Мошкин.
- Нет, Жора сразу сказал: "Вы пролетаете, шашлыки только для Полины".
По дороге он эту драгоценную баночку чуть не разбил. Полина, как только вышли за КПП, скинула халатик, на что Жора с раскрытым до ушей ртом запнулся и полетел банкой вперед. Но сумел перевернуться в полете затылком об землю, руки с шашлыками вверх.
Кока замолчал, воскресив в памяти картину под нещадным августовским солнцем. Небо без конца и без края, проселочная дорога, и упавший на нее от увиденного Жора...
Нет, судя по всему, Жору внутренним взором не увидел, глаза у Коки опять заволокло романтическим туманом. Он вдруг забыл про рассказ и уткнулся в бумаги.
- Э-э! - подстегнул друга Мошкин. - Дальше-то что?
- А, - встрепенулся Кока, - переходя протоку, Жора чуть не утопил банку. Он ведь такой же гигант как Мошкин - метр с кепкой, полтора с табуреткой, ну и булькнул с головой, а банку выронил, но достал.
- Че ты волынку тянешь? - обиделся за свой рост Мошкин. - Начал за здравие - про бюст, а тут...
- Пришли на Ахтубу, пару бутылок винца раскатали, начали возиться с обедом, - продолжил Кока. - Полину освободили от кухни, она купаться полезла. По сей час не знаю, случайно все произошло, или подарок преподнесла... С другой стороны, сама позвала. Хотя мы и без того краем глаза следили неотрывно за ее купанием. На зов все как один встрепенулись. Полина крикнула: "Эй!" - а потом нырк и выныривает из волны в нашу сторону... То ли тесемки сами развязались, то ли... Под воду ушла при полном плавательном наряде, а вынырнула - верхнюю часть глухого купальника до пояса волной смыло. А мы в пяти метрах рты до макушек поразевали. Жора мангал из кирпичей сделал, уже угли были, так он, ошарашенный, схватил