— На пекарню, тетя Клавдя, на пекарню. Филатыч на пекарню поехал. У нас хлеб кончился. Завтракать не с чем! Хлеба в интернате ни крошки нет!
— Н-не знаю… — опять развела руками и с большим сомнением в голосе сказала женщина. — Не знаю… Вряд ли сейчас получите. Разве с вечерней выпечки сколько-нисколько осталось… Филатыч, поди, и ко мне там заглянет?
— Заглянет! Обязательно заглянет! — уже не мог остановиться Саша, а тетя Клавдя усмехнулась:
— Ну и бестолковый интернат сегодня. С чего это? Разве не знаете: и почты в такую пору не бывает никогда? Почта вот только сейчас прибудет, на поезде. А ты, Митя, почему с дружком тут околачиваешься? Филатыч в пекарне, а ты здесь?
— Мы не околачиваемся, мы смотрим, Филатыч нам разрешил, — опять вывернулся находчивый Саша. А Митя как стоял столбом, как молчал, так и теперь продолжал помалкивать. Он лишь тихонько пошмыгивал носом и думал: «Вот влипли так влипли. Тетя Клавдя вернется в село и сразу узнает: никакого Филатыча там и не было».
С перепугу Митя совсем запамятовал, что пока тетя Клавдя вернется, они с дружком будут уже в поезде, в ящике, и укатят далеко-далеко.
А Саша не забыл. Саша теперь спешно прикидывал, как бы от этой любознательной тетки поскорее избавиться. Он вежливо произнес:
— Простите. Вам надо получать почту, а мы — к Филатычу. Оревуар! До новой встречи!
Саша приподнял ушанку, вежливо поклонился, а тетя Клавдя обернулась к нему, озадаченно повторила:
— Ревуар? Какой ревуар? Где?
И вдруг она посмотрела на Сашины ноги, да так и присела, и хлопнула себя по бокам, и захохотала:
— Ба-тю-шки! На ногах-то у тебя что! На ногах-то! Ой, уморушка!
Саша глянул вниз и сам чуть не ахнул. Правый валенок был на нем свой, серый, а левый — чужой. Он был сильно растоптан, от старости пегий и, судя по знакомой заплатке, он был не чей иной, как самой Павлы Юрьевны, заведующей интернатом. Саша даже пощупал валенок, даже извернулся и на пятку посмотрел, а потом изумленно произнес:
— Пардон! Спутал в потемках… Пардон.
— Что за пардон? Какой пардон? То ревуар, то пардон… Ты чего, паря, все мелешь-то? — опять засмеялась тетя Клавдя, а Митя наконец набрался духу и тоже заговорил:
— Это он так, по-иностранному, извиняется перед вами. Извиняется и прощается. Нам и вправду пора. Мы пошли.
Митя тоже хотел проститься, но тетя Клавдя цепко ухватила его за рукав:
— Куда пошли? Зачем пошли? Раз Филатыч отпустил, помогите мне. Поезду остановка здесь — одна минута, мне лишние руки вот как нужны. Побежали со мной, побежали… К первому вагону побежали. Вон и поезд идет!
Она ухватила Митину руку еще крепче, побежала по перрону. Митя поневоле затопал рядом с ней. А Саше тоже деваться некуда. Саша тоже побежал, не отставал, только валенки — серый да пегий — замелькали.
И в это время пассажирский поезд с длинным, сильным, красно-зеленым паровиком «ФД» впереди миновал входной семафор, миновал стрелку, и, сбавляя ход, покатил по рельсам рядом с платформой, и вот — остановился.
Саша на бегу стал заглядывать под колеса, под вагоны, стал искать ящик. Но ящиков под вагонами что-то не было не видать. Там были только чугунные грязные цилиндры, толстые трубки, они шипели. Из-под вагонов Сашу обдавало мазутным холодным воздухом, и там пронзительно скрипели тормоза.
«Где они, ящики? Где? — торопливо соображал Саша. — Да и Митька, простофиля, бежит с этой теткой, никак не вывернется… Надо его, простофилю, выручать!»
Саша перестал заглядывать под колеса, помчался к почтовому вагону. Там во всю ширину раздвинулась высокая дверь, из нее, кем-то сильно брошенный, вылетел фанерный посылочный ящик.
Тетя Клавдя ящик ловко поймала, сунула Мите в руки. Митя быстро поставил ящик на снег.
Тетя Клавдя поймала второй ящик, опять сунула Мите, он и его поставил на снег.
А потом третий, а потом четвертый, а потом какой-то тюк, а потом какой-то мешок, и Митя едва успевал нагибаться, едва успевал разгибаться, он уже ничего не соображал, а только думал, как бы не грохнуть ящик на платформу, не расколоть вдребезги.
Саша подскочил, зашептал:
— Ты что? Ты что? Беги скорей, поезд отойдет!
А тетя Клавдя сунула и ему ящик, и Саша тоже взял и тоже поставил, и тут совсем рядом, над самым ухом, заверещал кондукторский свисток, и — пых-пых! стук-стук! — поезд потихоньку тронулся с места.
Он пошел, а из вагона с почтой вылетел еще один пакетик — видно, последний. Тетя Клавдя изловила и его, машинально сунула Мите в руки. Митя хотел и этот пакетик опустить на платформу, да вдруг застыл. У Мити даже рот приоткрылся.
Нет, Митя смотрел не на поезд. Вслед уходящему поезду смотрел, Саша.
Саша даже побежал было за уплывающими подножками, но, чувствуя, что Митя не трогается с места, и сам остановился.
Он посмотрел, как, покачиваясь, удаляется красный кружок на последнем вагоне, судорожно вздохнул, насупился и обернулся к Мите.
А Митя, его надежный компаньон Митя, даже и краешком глаза не посмотрел вслед поезду. Да мало того, что не посмотрел, он даже и не шелохнулся. Для Мити поезда словно и не бывало.
Митя, похоже, про поезд совсем и не думал: с таким странным видом стоял он сейчас на платформе и так пристально разглядывал тот самый пакет, который только что упал ему в руки.
Лицо у Мити было такое, будто он увидел в собственных руках луну или еще что-то не менее удивительное. Митя разглядывал пакет и вовсю улыбался.
— Ты чему это радуешься? — подскочил к нему Саша. — Ты чему, разиня, радуешься? Тому, что поезд упустили, да?
Но Митя и этих слов будто не понял. Он очумело взглянул на товарища, потом торжественно, обеими руками вознес пакет впереди себя и повернул его так, что Саша сам хотел не хотел, а уставился на пакет.
На нем, на грубой, толстой парусине, в которую пакет был зашит, четко виднелась фиолетовая, чернильная надпись:
ЭНСКАЯ ОБЛАСТЬ.
КУКУШКИНСКИЙ РАЙОН.
ДЕТСКИЙ ИНТЕРНАТ № 3.
ДМИТРИЮ КУКИНУ.
А чуть пониже обратный адрес:
П/П 1928 Н. И. БАБУШКИН.
И тут Саша сам позабыл про поезд. Он забыл даже про тетю Клавдю, которая в это время пересчитывала разбросанные ящики, составляла их горкой.
Саша выхватил из Митиных рук пакет, еще раз перечитал оба адреса — перечитал и сказал:
— Ну, Митя… Ну, Митя… — а дальше сказать ничего не мог.
А тетя Клавдя:
— Раз, два, три, четыре, пять! — досчиталась до этого пакета, ткнула в него пальцем: — Шесть! — и вдруг тоже удивилась: — Вы зачем его схватили? Зачем? Положите. Он ведь не ваш…
— Наш! — с ликованием в голосе крикнул Саша. — Наш! Вот его — Дмитрия Кукина.
Тетя Клавдя изумленно подняла брови, наклонилась к Саше, к пакету:
— Ну-ка, ну-ка… Ой, и верно! Кукину… Дмитрию… От кого это тебе? От какого-то Бабушкина с полевой почты… От какого Бабушкина?
— От лейтенанта. От Н. И. … — осевшим голосом просипел Митя и потянулся к пакету.
— Это как понимать — «Н. И.»? Имя-отчество говори полностью, — сказала тетя Клавдя и отнесла руку с пакетом в сторону.
Митя перепугался, что пакет она не отдаст, и растерянно прошептал:
— Так я же не знаю…
— Ах, не знаешь! Может, ты и своего имени не знаешь? Может, ты совсем и не Дмитрий? Может, у вас в интернате какой другой Дмитрий Кукин есть? А ну, показывай паспорт!
Тетя Клавдя вроде бы шутила, а вроде бы и не шутила. Испуганный Митя разобрать этого не мог. На глаза у него навернулись слезы, да тут опять вмешался Саша. Он закричал:
— Да вы что? Почему же он не Дмитрий, когда он — Митя! А от Бабушкина у него письмо есть — в кармане, в курточке. Митя, покажи ей письмо!