Митя стал расстегивать пальто, чтобы добраться до курточки, а тетя Клавдя увидела, как пальцы у него дрожат, не могут нашарить петельки пуговиц, испугалась и сказала:
— Не надо, не надо. Я ведь смеюсь… Бери свой пакет, только распишись вот здесь.
Она вынула из кармана полушубка химический карандашный огрызок, стопку бумажек, и на одной бумажке Митя вывел свою фамилию: «Кукин». А потом подумал и добавил для верности: «Дмитрий». Он хотел еще написать: «Семенович», да тетя Клавдя отняла бумажку, засмеялась:
— Хватит, хватит. И так все теперь понятно, и так все теперь законно. Бери пакет.
— Его можно уже и раскрыть? — спросил Митя.
— Можно, да потерпи чуть-чуть. Сперва помогите мне почту до саночек донести. Они у вокзала стоят.
Митя сунул свой пакет за борт пальто, с готовностью схватил сразу пару посылок, Саша тоже взял пару посылок, а тетя Клавдя — посылку, тюк и мешок.
Они пошли по платформе и там, в самом конце, увидели двух железнодорожников в черных узких шинелях и в черных зимних шапках. Железнодорожники разговаривали, смеялись. Один из них свертывал папироску, и был он очень высокий, худой, с лохматыми седыми бровями над горбатым носом, а второй был маленький, молоденький, с розовым лицом.
«Наверное, тот большой — наш дежурный, а тот маленький — Валя, — подумал Митя. Подумал, сразу вспомнил про свое беглое положение, и сердце у него тоскливо заныло: — Неужто Саша опять будет ждать поезда? Неужто опять побежим?»
Он опасливо покосился на Сашу, но тот спокойнехонько нес посылки, на Митю не смотрел, сигналов никаких не подавал. Тогда Митя нежно, подбородком, погладил торчащий на груди пакет. Ему не терпелось узнать: что там? Ему так не терпелось, что он первым добежал до саночек и, поскорее освобождая руки, бросил ящики на саночки.
Саша тоже разгрузился, и прямо тут, на посылках, мальчики принялись тормошить пакет.
— Господи! — сказала тетя Клавдя. — Вот нетерпены… Без ножниц, прямо зубами шпагат рвут! Пошли бы ко мне на почту, там бы и распечатали. Не рвите, не рвите, давайте помогу.
Ей ведь и самой страсть как хотелось увидеть, что там такое прислал Мите Кукину лейтенант Бабушкин.
А мальчики грубые, толстые швы уже раздернули, и внутри под упаковкой оказались еще два отдельных, замотанных в бумагу пакетика.
— Давай, разматывай! — сказал Саша, и Митя принялся разматывать первый сверток.
Он разматывал его очень бережно. Он разматывал его очень тихо. Он разматывал так медленно, что Саша крикнул:
— Да скорее же!
И Митя развернул и сразу сказал: «Ох!», и, сверкнув золотом якорей и прошуршав черным шелком ленточек, перед всеми возникла великолепная матросская бескозырка.
Митя опять вздохнул:
— Ох!
Тетя Клавдя произнесла:
— Ну и ну!
А Саша сказал:
— Вот так да! Ну-ка, надень-ка!
Митя снял ушанку, надел бескозырку.
— Идет! В самый раз… — похвалил Саша, а тетя Клавдя добавила:
— Вылитый гвардеец! Настоящий моряк, да и только!
Митя протянул бескозырку Саше:
— На, Сашок, и ты примерь.
Но Саша мужественно отказался. Саша сказал:
— Не надо. Посылка твоя, значит, и бескозырка твоя. Давай дальше смотреть.
А дальше обнаружились не менее интересные вещи. Синий с красным, шестигранный командирский карандаш «Тактика» с двумя наконечниками из новеньких, с медным блеском автоматных гильз, огромная, шириной с ладонь, плитка шоколада под названием «Золотой якорь» и письмо!
Совсем небольшое письмо, но зато все целиком — для Мити.
Сказано в письме было вот что:
«Дорогой братишка Митя! Шлю тебе свой краснофлотский привет и сердечный поклон от всего нашего экипажа. Про тебя, браток Митя, мы узнали из Сашиных писем. Письма читали все моряки, и вот выносят тебе краснофлотскую благодарность за то, что ты там, в героическом тылу, в интернате, с честью несешь свою трудовую вахту. Это нам, фронтовикам, большая подмога.
А от себя, Митя, лично, я шлю посылку. Она, браток, маленькая, да, сам понимаешь, с фронта посылки посылать трудно. Надеюсь, что после победы встретимся, тогда подарков будет больше. А пока напиши мне поскорее ответ и обрисуй в нем подробно все свои дела.
Наши боевые дела идут отлично. Бьем фашиста-захватчика, скоро ему придет полный конец.
Привет Саше Елизарову, вашим старшим товарищам — Филатычу и Павле Юрьевне — и вообще всему интернатскому экипажу.
Крепко жму твою трудовую руку. Лейтенант Бабушкин. А попросту — Николай Иванович».
Письмо прочитали все сразу. Митя держал его открыто, читал молча. Саша тоже читал молча, только тетя Клавдя произносила каждую фразу вслух. А потом от себя добавила:
— Вот это человек так человек! Сразу видно, душевный. Сразу видно, заботливый…
А Митя прочитал письмо до конца, до последней точки и так разволновался, так разволновался, что и словечка сказать не мог. Когда же услышал, как тетя Клавдя хвалит лейтенанта Бабушкина, так сразу выхватил из растерзанного пакета шоколад, всю плитку, и стал совать ей в руки:
— Это вам! От него!
— Что ты, что ты! — заотмахивалась тетя Клавдя. — Что ты! Таким гостинцем не меня надо угощать. Этот гостинец ты у себя там на всех ребятишек разделишь. То-то им будет радость! Нет, не возьму и не возьму.
Митя схватил двухцветный карандаш, протянул Саше:
— Тогда ты, Саша, себе вот это возьми!
Саша карандаш взял, осмотрел, даже понюхал, потому что новенькие карандаши пахнут нисколько не хуже самого лучшего шоколада, но тоже сказал:
— Нет!
И он сказал не только «нет». Он подумал, подумал и тихонько произнес вот еще что:
— Мне, Митя, ничего не надо. Я от лейтенанта Бабушкина привет получил, и на том спасибо. Мог бы и не получить… А карандаш подари лучше Егорушке. Вместо дудочки. Ведь у него сегодня день рождения.
Митя, когда услышал такое, даже собственным ушам не поверил. Он заглянул Саше прямо в глаза и медленно переспросил:
— Как так Егорушке? Ты, значит, согласен, чтобы я вернулся? А ты сам? Ты сам тоже идешь со мной?
— Иду, Митя, — сказал Саша. — Конечно, иду… После такого письма куда ж нам идти?
— Только домой! Ответ лейтенанту Бабушкину писать! — просиял Митя.
— Конечно, ответ лейтенанту писать, — тоже легко вздохнул Саша и добавил: — Собирай багаж. Побежали! К дому побежали!
Мальчики сами не заметили, как впервые за все два года жизни в этом краю назвали свой интернат не интернатом, не школой, а домом. Они стояли, разговаривали, а тетя Клавдя смотрела на них и ничего не понимала.
— Вы о чем, ребятишки? Как это так — домой, когда у вас Филатыч где-то здесь, в селе?
— А мы с ним все равно встретимся! — улыбаясь, махнул рукой в сторону лесной дороги, в сторону интерната Митя. Разговаривать с тетей Клавдей он теперь не боялся, потому что все теперь было честно, все правильно.
Митя даже помог тете Клавде стронуть груженые саночки с места, спросил:
— Одна довезете?
— Довезу. Сегодняшний груз невелик, я и больше важивала… Ступайте. Счастливо вам!
— И вам счастливо! — сказали мальчики, завернули опять в парусину Митину посылку, взялись за руки и побежали по тропке сначала через рельсы, потом через поле — прямо к лесной дороге.
А вокруг уже рассветало. Серая ночная мгла в небе распахнулась, превратилась в пушистые облака. Навстречу облакам всплеснулись яркие лучи, и опять по всей земной белизне, по блескучему полевому насту протянулись от каждой торчащей из-под снега былинки, от каждого снежного заструга длинные голубые тени.