- Мариав! - улыбнулся Хусдазад. - Эх, голубь серый! Убелить тебя в голубя белого, удостоить печати царской - усадить на белого коня...
- Кончай свой прозелитизм[46], Хусдазад. Неровен час Авдикий услышит, осерчает на ересь твою. Сам-то он ныне по бдению всенощному по две матушки причащает. Да уже в подвалы перебрался, уж вопят больно сильно.
Княжна пыталась догнать молодца. Но тропинка петляла сильно. То плетни, то деревца не давали видеть вперёд ясно. Вот выбежала на открытое место, откуда до княжего терема ни ямки ни кочки не было. И тут нет! Ни единого человечка - спросить, только барашек с, от чего-то, мокрой свалявшейся шерстью, пасся неподалёку. И уж вовсе не приметна была под шерстью, оловянная кащеева руна, затянутая ему под горло на новом кожаном шнурке.
Часть четвёртая. Первое противостояние.
Ключник.
Часть четвёртая.
Божен встретил княжну у дверей в горницу.
- Здравствуй, светлая госпожа Аго. Благодарю тебя за труд твой. Довелось тебе натерпеться видать.
- Здравствуй и ты, Жаворонок. Чего ж ты убежал-то?
- Да я не бегал, княжна. Почитай утро всё на гульбище[47] провёл.
Глядит княжна, и впрямь - рубаха-то другая, и пояс шит иначе...
- Утопление...
- И то, княжна - овечку жалко. Да всё одно, пастырями своими приготовлена на заклание. Таков удел всякой овцы, что в шерсти рождённой, что о двух ногах ходящей. Думает, неразумная, что от великой любви хранят её от волков, да только молоко и шерсть, да мясо и шкура - вот истинно к чему любовь пастырьская. Да уразуметь то овце не дано, что рогатой, что из человека сотворённой.
- А утопление...
- Не осерчай, госпожа моя, но стали вы с Хусдазадом воскресителями для овечки неразумной. Я же не ходил из терема. Пруточком тем, пособляла ты морок держать. Мне ходить туда было никак нельзя. Да и какое же из воды воскресение.
- От чего так?
- От того, что кресе - огонь значит. Тот, кто огонь истины для себя открыл, в нём дотла старым собой сгорает, да из того пепла и рождается существом обновлённым - оно и есть воскресение. А от чего мне туда ходить не гоже было, так от того, что рано мне открываться да с Сонирилом тягаться. Прими, светлая, мою благодарность, да дозволь отлучиться.
- Ох, многое мне ныне изведать желаемо. Стать тебе мне наставником. Да не смею держать тебя. Ступай же.
- Благодарствую, светлая госпожа. А ты поостерегись сегодня - не ходи из терема.
Поклонился Божен земно, да вышел вон.
На двор спустившись, пошёл в гридницу[48], десятникам передать наказ от конюшего Вячко. Гридница была устроена по старому стилю, по братскому. На четыре стороны отходили длинные срубы, съединяясь крестом. Центровая клеть была выше прочих. В ней же по центру был сложен большой очаг. Топилась гридня по чёрному - дым выходил в дымицы - волоковые оконца[49]. В стародавние времена вся гридня-дружина собиралась здесь с князем и прочим людом судить да рядить. Дабы образ Хорса - солнца светлого, порукой был, да от кривды в делах берёг, да самого Семаргла Сварожича, бога огненного призывали в свидетели слов своих да обетов даваемых.
У очага сидели северяне, да несколько из русичей, десятников княжеских. Стоял там и Андрей, красуясь в новом доспехе, подаренным Блудом самим. Золочёная чешуя, шишак с бармицей[50] сияли в неровном свете очага и масленых каганцев[64] зажжённых во множестве. В одной руке держал старший княжич чарку с брагою, другою, приосанившись, возложил на украшенное камнем навершие прямого меча. Пьяная улыбка блуждала по его устам. Едва покачиваясь, и плюя слюною, он громко хвастал великими делами своими.
- ...добром говорили - примите святое утопление. И что? Да, что с них, собак немытых... Тогда Добрыня подошёл со слободы, а мы с Путятой по ночи терема запалили. Они, дурачьё, бежать, да на пики, они обратно - огонь да стрелы наши. Тут и взвыли поганые. Пощады да живота взмолили. Я бы всех бы и спалил, чтоб иным впредь не повадно было противиться, да Добрыня не дал. Всех провели чрез утопление. Кого за загривок сволокли. А некоторых, вот смех - течением отнесло на стремнину, утопли и так и не воскресли более.
Андрей икнув, засмеялся - будто барашек друзей окликнул.
- Потом оно, как по книге святой, ведунов всех, да ворожей богомерзких повыволокли да конями, кого порвали, кого так потоптали. Опосля пошли их идолища поганые рубить. Да самих заставили валить. Кто в отказ шёл, знать господа сердцем-то не принял, тех сразу порубили. Часть столбов, значит, в реку стащили, часть запалили, от смех-то - рыдать дураки стали, что над убиенными. Добрыня им так и говорит: «чего жалеете? Что проку вам от них, коль себе помочь не могут».