Время, Всемилко, знать пришло. Бояться нечего, коли каждый день жил, что пред очами божьими. Коли стыдиться нечего – что терять, упорхнёшь только птицею в ветви Вырия священного дуба, а там уж до Прави рукой подать, до обители божьей.- Ой, боюсь я дядя Воило - Морене ж самой в глаза посмотреть надобно!- А и что с того? Ты помни, Морена[13] то Свароговна – своего отца дочь. Ужель мыслишь что Создатель зло для тебя умыслил? Здесь одно страшно, коль совесть замарана делами по кривде. А Морена сама утешительница – от скорби, от боли избавительница. Не о ней надо думать, о Правде. Делать, что можешь, не жалея ей одной всего себя посвятить, а там уж всё по воле богов будет, да по делам воздастся.- Да, а как её отличить, Правду от Кривды-то?- По благу, Всемилко. По что желание твоё? Только в сердце своём ответь себе? Ты можешь молодцом для других выйти, речи красивые говорить, и все скажут – вот он о благе нашем радетель. Даже жизнь спасать чью будешь, а сам знать - выгоду ищешь, живот свой бережёшь или мошну набиваешь. Не важно дале, что люди скажут. И запомнят как – всё одно. Совесть твоя знает. И в Правь или Навь лететь тебе птицею[14], не потому, что люди скажут, а по тому, куда совесть твоя отправится. - Ой, всё одно боязно. Может леший их заведёт, или сам Волк появится, ведь говорила Княжна, что его ищем.- Ты, глупый, помни – лешие-то все навьи творения, как и бог псовый[15]. И Иву, княжной не зови – было сказано, а что надеешься – то силы лишает. Захочешь спрятаться, пересидеть, так и до кривых дел близко. А родичей покинешь – зачем тогда и жизнь будет. Пойми, Всемилко, Морена она… Ну как тебе сказать, вот смотри – семечко, ты его в землю хоронишь, выходит колос, иль цвет – сам опал, ягода вышла. Бессмертный у нас Кощей только, от того и злой, видать.- Это почему так?- Да потому, что такая и жизнь есть – одни листья упадут, другие вырастут. Лежат сугробы, глядь водица течёт. А смерть-то она только кажется – за Род и деваться некуда. Всё при Роде остаётся.- Тебе дядь Воило, прям волхвом быть.- У всех Всемилко своё назначение, своё дело.- А псы?- Оно в лесу всякая поганка к чему-то назначена. У всех есть. Кто пашет, кто ратник, кто железо куёт. Или комары – их лягушки болотные едят, тех птицы, тех лисы, с тех люди шубы делают, а нас опять комары едят. Так Колесо вертится. Псы-то порядок нарушить хотят – смешать Навь с Явью, да Кривду с Правдой, только думаю, на то у светлых богов своя задумка есть. Не наше дело о том думать. Наше дело назначение сполнить. Волхвы закон хранят. Воин сражается. Купец торгует. Князь о народе радеет. Кто землю кресит, зерно сеет. То не важно, что за дело-то, важно так сделать, чтоб саму упрекнуть себя не за что. Чтоб всё, что есть отдать, но дело справить сколь можешь ладно. - Так что ж, надо чтоб были они?- Опять не то, Всемилко. Они есть уже. Нет проку себя печалить – бы да кабы. Думай, что есть, и что делать. Да про Морену-то помни. Она же не где-то там в светлом Ирии, не на троне в царстве Пекельном. Она всю жизнь за спиной твоей стоит. И у каждого своя. Вон за плечом, глянь, только руку протянуть. О том и помнить надо.Мальчик резко оглянулся и обвёл глазами полянку- Это зачем, помнить-то?- А затем, что когда коснётся тебя, только Макоши[16] ведомо, что жизнь твою прядёт, и от того и ведает когда нить оборвётся. А помнить, чтоб не надеяться, что исправить время будет, надо сразу право делать.За разговором-то сняли поклажу. Коней стреножили. Поставили полог – шатёр. - Готово, Осока- Ладно. Огонь творите, воду грейте. Воило подошёл к княжне. С Бабурой взяли ту под руки. Тяжело поднялась она.- Отворилась река. Распускайте узлы. Расплетайте космы. Растворяйте короба[17]…Стану я ЛагодаПойду из избы дверьми,Из двора - воротамиВо чисто поле,В восточную сторонуВо восточной стороне Свят ПрестолНа том ПрестолеСама Лада-Матерь сидитЛада-Мати,Возьми ключи златые,Разомкни замки костяные,Отопри горы местные,Горы отпирай,Воды проливай,Мне ЛагодеМладенца на руки давай!Гой!Лик Хорса[18] пресветлого, дерев коснулся. Время зорьке вечерней небосклон красить вскоре. Под пологом на мягком травяном ковре, укрытом плащом спала княжна. Распахнута была рубаха. На груди, завёрнутый в рушник, расшитый дубами[19], спал сын её, маленький княжич - Божен Жаворонок. Яра резко открыла глаза. Встрепенулась и села, прижимая к себе малыша.- Осока. – Хрипло и слышно едва.Яра позвала чуть громче - Осока! – Голос не слушался и срывался. – Бабура!! – Хриплый возглас долетел до костра. Княжна никогда не звала спутников своих по имени, мало ли. Оно конечно не сокровенное, но тоже – вдруг кто чужой услышать может? – Бабура!!Повитуха испуганно шагнула под полог.- Да, светлая!?- Бабура, обвели меня дасы. Отвели глаза. Сила есть у псов великая. Не уйти уже. Теперь слушай меня. Слушай имя моё сокровенное.- Ой, княжна! Как хранить мне тайну эту!- Времени нет. И выбора боле. Возьмёшь Божена ныне. Имя моё ему скажешь как семь лет пройдёт. Имя мне Будана. Позовёт, окажу я подмогу. В остальном, тебя сам Велимудр наставит. Сам найдёт тебя. Теперь слушай ещё – здесь останешься, под пологом, закрою тебя мороком, не увидят псы. Княжича заворожила – до зари проспит утренней. Не выходи. Не кричи и не двигайся, чтобы ни случилось. Поняла ли?- Поняла, светлая.- Как уедут псы, на восход пойдёшь. Осока Бабура осторожно взяла свёрток и отошла к дальней стенке шатра. Никто не увидел, как намокли глаза, да одна слезинка прокатилась по её щеке. Никто, даже сама она не заметила – не было на то воли и времени. Насупилась, губы поджала, прижала к груди своей княжича. Простилась в душе с Всемилкой да Воилом – знать точно, уж боле не свидеться. Зашептала княжна слова ворожейные. А снаружи уж раздалось позвякивание упряжи да сёдел скрип.Трое конных выехали на полянку и остановились неподалёку от крошечного костерка. Ещё трое подъехали из лесу с разных сторон и встали позади шатра.- Да пребудет с вами свет господа нашего, сущего во все времена. – раздался высокий бархатный голос передового всадника – чуть полноватого мужа, с розовеющими, словно девичьими щёчками и густыми бровями на одутловатом лице. Улыбка изогнула его полные красные губы, прятавшиеся в усах над аккуратно подстриженной бородкой. Одет он был в просторную чёрную сутану, задранную выше колен. Из под неё виднелись расшитые мягкие шаровары и красные сапоги на высоком каблуке. На голове шапка овечьего войлока островерхая. Стоящий позади воин, одет был в пеньковый кафтан и куяшную шапку[20], имел на поясе саблю, по тому, скорее племени был русского. Поддоспешники[21] прочих, мечи их прямые, да круглые шлемы, притороченные к сёдлам, выдавали люд северный.- Да осенят и ваши дела правые десницы светлых богов – Воило не спеша, поднялся на встречу всадникам, потягиваясь, будто со сна. Его голос скрипел, словно волокомый по дороге ржавый жестяной котёл, набитый камнями. Всемил сжался в комочек – он сидел у костра, обхватив руками колени. Лишь бросив на прибывших один быстрый взгляд, не отводил глаз от огня. Дрожали губы его творящие молитву духам предков.- Бог есть только один, мой заблудший сын - это пресветлый господь дасуни, и право всякое дело вершимое по воле святой светианской церкви, ибо само назначение её спасти заблудших овец господа нашего и вывести их, погрязших в поганом язычестве, к истинному свету господа. – Говорящий уже веселился во всю. – И потерянной да найденной овце возрадуется господь более, нежели всей пастве своей. Открыто для тебя лоно святой церкви. Отринь заблуждения свои и приди в объятия господа нашего.- Я бы рад, да что-то от света господа вашего копоти многовато – аж солнца белого не видно, а дела святые святой светианской церкви больно трупами разят.- Да это же Воило, отец Хусдазад, пёс Святославовский. Наипервейший еретик и кощунник. – Подавший голос русич, бывший средь вновь прибывших, двинул коня вперёд и втиснулся между северянином и попом, говорившим ранее. Голос его срывался в писк. Нервно подёргивалась щёка. Узкие бесформенные губы были плотно сжаты, а руки беспрерывно теребили повод.- Вафусий, сын мой, наш господь всемилостив и всегда открыт, чтоб выслушать покаяние заблудшей души. Но вижу, ты прав, – Поп погладил его по клену – Этот еретик погряз в своей ереси и уже теперь горит в пламени адском и нету ему спасения. Но взгляни, вон душа пречистая, агнец господень. Губы как смоквы, ланиты белые – невеста готовая войти к жениху своему. Подойди ко мне дитя моё. Я выведу тебя из этого мрака. К чему погибать со зверями, когда уготована для тебя райская…- Ты теперь значит Вафусий, Заруба? Не позабыл светлого Перяту брата княжны кровного? Перяту которого убил спящего, попросившись под кров его, приняв от него и хлеб и мёд? – Вновь заскрипел Воило, перебив попа. Едва он начал говорить, Вафусий Заруба подал коня назад, пытаясь спрятаться за спину северянина.- Его смерть была по воле господа, ибо он воспротивился свету его и других совращал идти с собою в геенну огненную. Воило повернулся лицом к огню. Вздохнул глубоко.- Хорошо, когда дела вершатся по воле богов. Да возрадуется мой побратим Перята – выхватил Воило из ножен на голени длинный нож и развернувшись метнул в предателя. Подвели старые раны – колено подкосилось чуть и нож пошёл ниже, завяз под воротом в кафтане Зарубовом, на вершок до горла не доставши. В тот же миг северянин рубанул с коня мечом, рассекши старого воина почти что напополам. Тогда закричал Всемил. Страшн