икая. Не уйти уже. Теперь слушай меня. Слушай имя моё сокровенное.- Ой, княжна! Как хранить мне тайну эту!- Времени нет. И выбора боле. Возьмёшь Божена ныне. Имя моё ему скажешь как семь лет пройдёт. Имя мне Будана. Позовёт, окажу я подмогу. В остальном, тебя сам Велимудр наставит. Сам найдёт тебя. Теперь слушай ещё – здесь останешься, под пологом, закрою тебя мороком, не увидят псы. Княжича заворожила – до зари проспит утренней. Не выходи. Не кричи и не двигайся, чтобы ни случилось. Поняла ли?- Поняла, светлая.- Как уедут псы, на восход пойдёшь. Осока Бабура осторожно взяла свёрток и отошла к дальней стенке шатра. Никто не увидел, как намокли глаза, да одна слезинка прокатилась по её щеке. Никто, даже сама она не заметила – не было на то воли и времени. Насупилась, губы поджала, прижала к груди своей княжича. Простилась в душе с Всемилкой да Воилом – знать точно, уж боле не свидеться. Зашептала княжна слова ворожейные. А снаружи уж раздалось позвякивание упряжи да сёдел скрип.Трое конных выехали на полянку и остановились неподалёку от крошечного костерка. Ещё трое подъехали из лесу с разных сторон и встали позади шатра.- Да пребудет с вами свет господа нашего, сущего во все времена. – раздался высокий бархатный голос передового всадника – чуть полноватого мужа, с розовеющими, словно девичьими щёчками и густыми бровями на одутловатом лице. Улыбка изогнула его полные красные губы, прятавшиеся в усах над аккуратно подстриженной бородкой. Одет он был в просторную чёрную сутану, задранную выше колен. Из под неё виднелись расшитые мягкие шаровары и красные сапоги на высоком каблуке. На голове шапка овечьего войлока островерхая. Стоящий позади воин, одет был в пеньковый кафтан и куяшную шапку[20], имел на поясе саблю, по тому, скорее племени был русского. Поддоспешники[21] прочих, мечи их прямые, да круглые шлемы, притороченные к сёдлам, выдавали люд северный.- Да осенят и ваши дела правые десницы светлых богов – Воило не спеша, поднялся на встречу всадникам, потягиваясь, будто со сна. Его голос скрипел, словно волокомый по дороге ржавый жестяной котёл, набитый камнями. Всемил сжался в комочек – он сидел у костра, обхватив руками колени. Лишь бросив на прибывших один быстрый взгляд, не отводил глаз от огня. Дрожали губы его творящие молитву духам предков.- Бог есть только один, мой заблудший сын - это пресветлый господь дасуни, и право всякое дело вершимое по воле святой светианской церкви, ибо само назначение её спасти заблудших овец господа нашего и вывести их, погрязших в поганом язычестве, к истинному свету господа. – Говорящий уже веселился во всю. – И потерянной да найденной овце возрадуется господь более, нежели всей пастве своей. Открыто для тебя лоно святой церкви. Отринь заблуждения свои и приди в объятия господа нашего.- Я бы рад, да что-то от света господа вашего копоти многовато – аж солнца белого не видно, а дела святые святой светианской церкви больно трупами разят.- Да это же Воило, отец Хусдазад, пёс Святославовский. Наипервейший еретик и кощунник. – Подавший голос русич, бывший средь вновь прибывших, двинул коня вперёд и втиснулся между северянином и попом, говорившим ранее. Голос его срывался в писк. Нервно подёргивалась щёка. Узкие бесформенные губы были плотно сжаты, а руки беспрерывно теребили повод.- Вафусий, сын мой, наш господь всемилостив и всегда открыт, чтоб выслушать покаяние заблудшей души. Но вижу, ты прав, – Поп погладил его по клену – Этот еретик погряз в своей ереси и уже теперь горит в пламени адском и нету ему спасения. Но взгляни, вон душа пречистая, агнец господень. Губы как смоквы, ланиты белые – невеста готовая войти к жениху своему. Подойди ко мне дитя моё. Я выведу тебя из этого мрака. К чему погибать со зверями, когда уготована для тебя райская…- Ты теперь значит Вафусий, Заруба? Не позабыл светлого Перяту брата княжны кровного? Перяту которого убил спящего, попросившись под кров его, приняв от него и хлеб и мёд? – Вновь заскрипел Воило, перебив попа. Едва он начал говорить, Вафусий Заруба подал коня назад, пытаясь спрятаться за спину северянина.- Его смерть была по воле господа, ибо он воспротивился свету его и других совращал идти с собою в геенну огненную. Воило повернулся лицом к огню. Вздохнул глубоко.- Хорошо, когда дела вершатся по воле богов. Да возрадуется мой побратим Перята – выхватил Воило из ножен на голени длинный нож и развернувшись метнул в предателя. Подвели старые раны – колено подкосилось чуть и нож пошёл ниже, завяз под воротом в кафтане Зарубовом, на вершок до горла не доставши. В тот же миг северянин рубанул с коня мечом, рассекши старого воина почти что напополам. Тогда закричал Всемил. Страшно закричал. Голыми руками схватил с огня котелок, где кипел отвар травяной, что готовила Бабура для роженицы, бросился вперёд и выплеснул его в морду коня северянина. Конь вскинулся так резко, что завалился на спину, переломав кости всадника. Тут же стрела, прилетевшая со стороны шатра, пробила мальчишку что цыплёнка, войдя в спину по самое оперение.Из шатра зазвучала тихая песня. Она журчала весенним ручейком. Прорастали в ней первые весенние травы, распускались цветы, прилетали птицы и вили гнёзда. О том не было в песне ни слова, но в напеве самом всякий слышащий, ловил и звук капели, и чувствовал как растёт трава. Сам звук её зачаровывал, дарил покой и благость. Княжна вышла из под шатра. Босая, в длинной белой рубахе, с расплетёнными космами, что падали русыми волнами и струились до пояса. Она продолжала петь, провожая павших родичей. Пела о славных делах и о предках, и о светлом Ирии.Все кто слышал ту песню ощутили покой. Казалось, замерло само время. Каждому чудилось, что стал малышом и мама баюкает его на руках, а позади стоит сильный отец и нет в мире ни зла ни печали, что могут коснуться тебя. В сумерках вечерней зари чуть засветились тела Воило и Всемила, потом свет оторвался от них, чуть поднялся вверх и разлился, растворился, смешался с окружающим миром. Закончилась песня. Прошло наваждение.Заруба Вафусий, побелевший от страха осенял себя змеевым знаком.- Чёртова ведьма! - Выкрикнул поп, перекосившись лицом и вцепившись в кащееву руну с мертвяком, что висела у него на груди. – Ч-чертова… - Повторил он. – Долго путала следы, лиса , да господь всегда приведёт слуг своих… Ощенилась уже… - Взгляд его упал на свободно свисающую рубаху. – Ольвульв, принеси сюда ублюдка! Долго… Но пришло время истины – дочь Вавилона, опустошительница! Блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто возьмёт и разобьёт младенцев твоих о камень!Рослый северянин спешился и шагнул под полог. - Хустазад, здесь нет никого!- Так ищите! Ищите ублюдка! Хемминг, Сверр прочешите лес! Не возвращайтесь без змеёныша! – Поп срывался на визг, не переставая теребя кащеев знак. – Их было всего четверо. Все кони здесь. Где-то в лесу баба со щенком, она не могла далеко уйти.Северяне тронули коней и скрылись в лесу. Поп Хустазад спешился. Лицо его всё ещё перекошенное от гнева было красно от крика. Он шагнул к княжне, наступив на тело Всемила.- Что ж за пророчество доставили отцу Авдикию от преподобного Амфилохия? Что за зло в твоём, ведьма, детёныше, что он снарядил десяток отрядов найти тебя? Чем может быть опасен маленький жалкий языческий выродок великим замыслам господа нашего? Чего ради, мы так страдали и мёрзли в эту зиму, когда ты заплетала следы? Зачем столько труда…- Труда? Ты видно много трудился, Хустазад – сыт и прян, добротно одет. Видно много пахал да сеял, что пожал урожай добрый?- Птицы небесные не сеют, а звери лесные не жнут, но сыты бывают. Ужель верным рабам своим возлюбленным господь не даст пищи?- Господь дал? Не ты ли сам грабил обозы, убивая сеявших, и забирая всё, что любо было?- И волос человеческий не упадёт без воли всевышнего. Знать всё по его воле. Да и убивали мы людей разве? Дикари, почти что животные, на коих по наивысшему благоволению полилась благодать святой светианской веры, но по природе своей демонической не признавшие святой воли. Кто их просил умирать? Отдали хлеб, скот, дочек своих, приняли святое утопление и живи дальше в свете! Мы же не жадные. Им была дарована благодать – право услужить посланцам господним, чем искупить грехи свои и заслужить право сесть одесную господа. А они? Дочек им жалко было! Дело бабье – лежать тихо! – Хустазад осклабился. – Уж ты то бывалая, ведьма. Говорят искусны чертовки в блуде пытаясь совратить святых агнцев господних. Ну давай, попробуй оборотить на меня чары. Давай поборемся. Силы померяем. Поп задрал рясу и приспустил штаны. Крошечный уд[22] торчал, что воробей из гнезда глядел.- Ну, готова преисполниться благодати или подержать? Эй, Вафусий, придержи бесовку. Повеселим ведьму напоследок. А хороша будет так и умрёт лёгкой смертью. А? Вафусий!?Яра смотрела на предателя. Тот не смел взглянуть на неё. Он выглядел безумным. Взгляд бегал по поляне, не задерживаясь и на миг. Княжна перевела взгляд на попа Хустазада.- Иди ко мне. Время пожинать плоды.Поп ощерился сильнее прежнего. Ещё выше задрав сутану, путаясь в спущенных штанах сделал три шага отделявшие его от Яры. Та едва наклонилась и запустила руку в стоящий рядом открытый короб. Разгибаясь, словно танцуя, взмахнула рукой, а в руке той серп точёный… Воробушек любопытный из гнезда-то и выпрыгнул, да летать не учён – на землю упал. Кровь Хустозадова потоко