закричал. Голыми руками схватил с огня котелок, где кипел отвар травяной, что готовила Бабура для роженицы, бросился вперёд и выплеснул его в морду коня северянина. Конь вскинулся так резко, что завалился на спину, переломав кости всадника. Тут же стрела, прилетевшая со стороны шатра, пробила мальчишку что цыплёнка, войдя в спину по самое оперение.Из шатра зазвучала тихая песня. Она журчала весенним ручейком. Прорастали в ней первые весенние травы, распускались цветы, прилетали птицы и вили гнёзда. О том не было в песне ни слова, но в напеве самом всякий слышащий, ловил и звук капели, и чувствовал как растёт трава. Сам звук её зачаровывал, дарил покой и благость. Княжна вышла из под шатра. Босая, в длинной белой рубахе, с расплетёнными космами, что падали русыми волнами и струились до пояса. Она продолжала петь, провожая павших родичей. Пела о славных делах и о предках, и о светлом Ирии.Все кто слышал ту песню ощутили покой. Казалось, замерло само время. Каждому чудилось, что стал малышом и мама баюкает его на руках, а позади стоит сильный отец и нет в мире ни зла ни печали, что могут коснуться тебя. В сумерках вечерней зари чуть засветились тела Воило и Всемила, потом свет оторвался от них, чуть поднялся вверх и разлился, растворился, смешался с окружающим миром. Закончилась песня. Прошло наваждение.Заруба Вафусий, побелевший от страха осенял себя змеевым знаком.- Чёртова ведьма! - Выкрикнул поп, перекосившись лицом и вцепившись в кащееву руну с мертвяком, что висела у него на груди. – Ч-чертова… - Повторил он. – Долго путала следы, лиса , да господь всегда приведёт слуг своих… Ощенилась уже… - Взгляд его упал на свободно свисающую рубаху. – Ольвульв, принеси сюда ублюдка! Долго… Но пришло время истины – дочь Вавилона, опустошительница! Блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто возьмёт и разобьёт младенцев твоих о камень!Рослый северянин спешился и шагнул под полог. - Хустазад, здесь нет никого!- Так ищите! Ищите ублюдка! Хемминг, Сверр прочешите лес! Не возвращайтесь без змеёныша! – Поп срывался на визг, не переставая теребя кащеев знак. – Их было всего четверо. Все кони здесь. Где-то в лесу баба со щенком, она не могла далеко уйти.Северяне тронули коней и скрылись в лесу. Поп Хустазад спешился. Лицо его всё ещё перекошенное от гнева было красно от крика. Он шагнул к княжне, наступив на тело Всемила.- Что ж за пророчество доставили отцу Авдикию от преподобного Амфилохия? Что за зло в твоём, ведьма, детёныше, что он снарядил десяток отрядов найти тебя? Чем может быть опасен маленький жалкий языческий выродок великим замыслам господа нашего? Чего ради, мы так страдали и мёрзли в эту зиму, когда ты заплетала следы? Зачем столько труда…- Труда? Ты видно много трудился, Хустазад – сыт и прян, добротно одет. Видно много пахал да сеял, что пожал урожай добрый?- Птицы небесные не сеют, а звери лесные не жнут, но сыты бывают. Ужель верным рабам своим возлюбленным господь не даст пищи?- Господь дал? Не ты ли сам грабил обозы, убивая сеявших, и забирая всё, что любо было?- И волос человеческий не упадёт без воли всевышнего. Знать всё по его воле. Да и убивали мы людей разве? Дикари, почти что животные, на коих по наивысшему благоволению полилась благодать святой светианской веры, но по природе своей демонической не признавшие святой воли. Кто их просил умирать? Отдали хлеб, скот, дочек своих, приняли святое утопление и живи дальше в свете! Мы же не жадные. Им была дарована благодать – право услужить посланцам господним, чем искупить грехи свои и заслужить право сесть одесную господа. А они? Дочек им жалко было! Дело бабье – лежать тихо! – Хустазад осклабился. – Уж ты то бывалая, ведьма. Говорят искусны чертовки в блуде пытаясь совратить святых агнцев господних. Ну давай, попробуй оборотить на меня чары. Давай поборемся. Силы померяем. Поп задрал рясу и приспустил штаны. Крошечный уд[22] торчал, что воробей из гнезда глядел.- Ну, готова преисполниться благодати или подержать? Эй, Вафусий, придержи бесовку. Повеселим ведьму напоследок. А хороша будет так и умрёт лёгкой смертью. А? Вафусий!?Яра смотрела на предателя. Тот не смел взглянуть на неё. Он выглядел безумным. Взгляд бегал по поляне, не задерживаясь и на миг. Княжна перевела взгляд на попа Хустазада.- Иди ко мне. Время пожинать плоды.Поп ощерился сильнее прежнего. Ещё выше задрав сутану, путаясь в спущенных штанах сделал три шага отделявшие его от Яры. Та едва наклонилась и запустила руку в стоящий рядом открытый короб. Разгибаясь, словно танцуя, взмахнула рукой, а в руке той серп точёный… Воробушек любопытный из гнезда-то и выпрыгнул, да летать не учён – на землю упал. Кровь Хустозадова потоком хлынула, да так, что княжне на рукав попала. Визг, хрип, вой – казалось человеческая глотка не способна на звук такой – вопил Хустозад, зажимая причинное место, вопил по земле катаясь, да затих.Оборотила княжна свой взгляд на родича бывшего, да словно приковала. Тот глаз отвести не может, да ничего окромя лица да губ её не видит. И голос тихий её слышит и ничего более. Тело всё будто сковало цепями железными.- Ты, зовёшься теперь Вафусий, Заруба. Да только имя твоё исконное, сокровенное мне ведомо. Беско имя твоё. Именем твоим заклинаю тебя. Быть тебе Беско…Завыл Беско волком.- Господь, господь мой Игава спаси раба своего. - Ослабли чуть путы - руки выпростал. Нащупал стрелу в колчане, вскинул лук да пустил её княжне в грудь. Всплеснула та руками, да и повалилась в шатёр навзничь. Задёргались губы Вафусия в безумной улыбке. Спешился. Шагнул к шатру. Темно. Вернулся к коню, развязал мешок, да вынул факелок смоляной. Запалил от костра и снова пошёл к шатру. Откинул полог входной, посветил – не видать никого. Внутрь шагнул. А внутри и нет никого. Только рубаха княжны на земле лежит – рукав один в крови, да в груди стрела торчит в пятнышке красном. Застонал, заскулил Заруба. Факел выше поднял - нет никого! Оглянулся – из живых только поп сипит. Схватил он тогда ярину рубаху , глядь, а там птица белая сидит. Вся белая, только пара перьев на правом крыле красные, да на груди пятнышко алое. И говорит та птица человеческим голосом:- Быть тебе Беско, кривым по делам твоим, и света видеть, сколь в душе твоей скоплено.Сказала да и выпорхнула из шатра, да пролетая Зарубу по глазам крылом зацепила. Заревел предатель зверем, из глаз брызнуло, да только не слёзы то были горькие, а сами очи поганые лопнули. Окривел он – тут же отсохла рука его правая, и всего его в рог скрутило, скособочило.