Сознание стало постепенно вытесняться из воспаленной головы бредовыми видениями. Сначала появился вдруг голый Артур, пытающийся пришить кроваво-красной ниткой, продетой в обычную швейную иголку, оторванную руку. При этом он весело посмеивался, приговаривая:
– Еще чуть-чуть терпения и примемся за шашлыки!
В стоявшем рядом мангале тлели алые угли. От них шел нестерпимый жар, обжигающий лицо, руки, шею… А рядом с мангалом лежал труп Катерины, уже частично разделанный, определенно и предназначавшийся для этих самых шашлыков. При этом труп громко хохотал противным Катиным смехом, от чего в голове у Дениса кто-то начал больно стучать молотком прямо по мозгам. А Катерина уже не хохотала, а просто визжала, как циркулярная пила, которая впилась вдруг острыми зубьями в череп Дениса.
– Катя, перестань, ты порвешь так Инструкцию, она же у него в голове! – зазвучал вдруг голос Ирины, и Артур, услышав про Инструкцию, посмотрел на Дениса холодным, злобным взглядом сиреневого ящера, в которого тут же и превратился.
А Денису стало вдруг даже приятно от вгрызающейся в его череп стали. Она будто понемногу выгрызала своими зубьями боль, все глубже врезаясь в мозг. И пила уже не визжала, а пела, и эта песня была маминой колыбельной из далекого-далекого детства.
Внезапно Денис очнулся и понял, что песня действительно звучит где-то неподалеку. Это не была мамина колыбельная, это вообще была песня не на земном языке, но мелодия ее была нежной, немножечко грустной и очень-очень земной. Денис невольно заслушался, как мягкий женский голос тихонечко, словно боясь разбудить спящего, выводил:
– Не видать мне берега далекого,
Озеро мне вплавь не переплыть,
Ветра, что унес меня, жестокого,
Бесполезно мне за то корить.
Нет души у ветра, нету имени,
Он песком играет, как дитя…
Унеси, прошу, обратно ты меня –
Я всего песчинка для тебя.
Перед глазами Дениса плыл бордовый туман; он никак не мог сфокусировать зрение, чтобы увидеть, где же он находится и кто пел сейчас эту прекрасную песню. Голова кружилась, мысли путались, но боли не было, только немного саднило обожженные лицо, руки и шею. Наконец туман немного рассеялся, и Денис понял, что лежит на куче огромных, приятно пахнущих листьев внутри большого конического шалаша, напоминающего индейский вигвам. Стены вигвама составляли такие же листья, как и те, что служили ему подстилкой. На самом верху, там, где сходились жерди, висел небольшой шарик, светящийся приглушенным красным цветом. Его света хватало, чтобы видеть достаточно ясно внутреннее убранство жилища.
Впрочем, особого убранства в вигваме и не было. Зато напротив Дениса, прямо на травяном полу, сидела темнокожая женщина и что-то шила, ловко орудуя иголкой с ниткой. Женщина была молодая и очень красивая. Ее кожа в красноватом свете казалась почти бронзовой. Но черты лица были вполне европейскими, а волосы, ниспадающие до самого пояса, вероятно, из-за того же освещения отливали медью. На женщине была только короткая юбка из темно-красной ткани, да на шее висело красивое ожерелье из ракушек и блестящих пластинок.
Казалось совершенно невероятным, что где-то на далекой-далекой планете сидит совершенно земная с виду женщина и совершенно земными с виду иголкой и ниткой совершенно по-земному что-то зашивает. В ее позе, движениях, интонациях ее певучего языка не было ничего чужого, инопланетного!
«А может, я на Земле? – мелькнула у Дениса радостная мысль. – Может, я приземлился где-нибудь в Сахаре, и меня подобрали представители какого-то затерянного племени?»
В это время женщина заметила, что Денис пришел в себя. Она совершенно естественно, как доброму старому другу, улыбнулась Денису и, отложив рукоделие, подсела к нему совсем близко. Ее длинные мягкие пальцы нежно коснулись лба Дениса, и только тут он почувствовал, что его голову покрывает повязка, а лицо, шея и тыльные стороны ладоней смазаны чем-то жирным и пряно пахнущим.