Кто-то — один из тех, кто волок Сольвейна к телеге — крикнул: "Изуродуй его так же!", но остальные молчали. Сольвейн с трудом поднял голову — так, чтобы смотреть Рунгару в глаза. Сказал хрипло, но достаточно громко и, слава Огненному, не выдав голосом боль, которую испытывал:
— Твой раб трусливо разрезал мой шатёр и проник в него, будто вор, чтобы украсть то, что принадлежало мне. Я поступил с ним так, как поступают с ворами.
По толпе прошёлся гул, но Сольвейн едва услышал его. Сквозь мокрые от крови, прилипшие к лицу волосы он неотрывно глядел на Рунгара.
В ухоженной бороде когоруна блеснули ровные зубы — он улыбнулся.
— С ворами? Ты, кажется, что-то недопонял, Сольвейн сын Хирсира. Мои асторги пришли к тебе по моему приказу, взять у тебя то, что ты мне подарил.
— Я ничего не дарил тебе, когорун.
— Разве? Ты отказался продать мне своего сладкого кмелтского мальчика. Я понял это так, что ты даришь мне его.
Гул усилился настолько, что теперь даже Сольвейн не мог его не слышать. Однако Рунгар будто и не замечал. Он продолжал улыбаться. Собрав силы, Сольвейн приподнялся повыше, распрямляя плечи и яростно сжимая в кулаки окровавленные руки.
— Ты либо глуп, когорун, — проговорил он громко и внятно, — либо вероломен настолько, что это способно лишить тебя чести. Но как бы ни было, что ж — я ошибся! Я назвал вором твоего раба, тогда как мне следовало назвать вором тебя!
Улыбка Рунгара померкла. Потом сменилась оскалом. Шум вокруг улёгся — то, что сказал сейчас Сольвейн, было слишком немыслимо и значило слишком много, в том случае, если бы оказалось правдой. Как бы там ни было, он не мог не ответить за эти слова, и все, затаив дыхание, гадали, какую именно часть тела ему немедленно отсечёт когорунская секира.
Но Рунгар не тронул оружие. Он сказал тихо, но так, что услышали все:
— Пожалуй, я был прав, что не убил тебя сразу. Позже мы с тобой обсудим то, что ты сказал. А сейчас я хочу, чтобы ты увидел, как глупо и бессмысленно было твоё упрямство. Смотри!
Он указал вперёд, но ещё прежде, чем рука Рунгара взметнулась, Сольвейн повернул голову туда, где шевельнулось людское море. Барра расступились, пропуская вперёд братьев-асторгов. Теперь не составляло труда отличить их друг от друга, потому что у одно из них лицо было перебинтовано так, что виднелись только рот и глаза. И глаза эти победно блестели, а рот торжествующе скалился. Сердце Сольвейна подпрыгнуло к горлу — и оборвалось.
Они волокли за собой Бьёрда, на аркане, захлестнувшем мальчишескую шею. Руки кмелта были стянуты в локтях, ноги беспомощно загребали песок. Верёвка на горле душила его, он хрипел, но кричать не мог — ему заткнули рот кляпом. Вытащив мальчишку в центр круга, раненый асторг выпустил верёвку и схватил кмелта за взъерошенные волосы, а его брат с силой поддал ногой Бьёрду в живот — прямо в раненый бок, где на грязной повязке уже расплывалось свежее алое пятно.
Сольвейн рванулся так, что едва не порвал прибитые к дереву ладони. В руки впилась новая боль, но он едва ощутил её.
— Как видишь, — заметил Рунгар, — барра всё равно берёт то, что хочет взять. А ты плохо следил за своим рабом, раз позволил ему бежать и едва не лишил меня подарка.
— Он не раб, — прохрипел Сольвейн. — Я отпустил его на свободу.
— В самом деле? Он всё же наскучил тебе? Тогда я тем более не понимаю, отчего ты поскупился отдать мне наскучившего раба. Жадность — низкое чувство, Сольвейн. Но я, в отличие от тебя, не жаден. Я готов делиться со всяким, кто пожелает. Эй! — крикнул Рунгар, развернувшись к своим людям, в угрюмом молчании наблюдавшим за тем, что творит их вождь. — Эй, мои храбрые барра! Кто хочет отведать кмелтского мёда? Я угощаю!
— Ты мразь, Рунгар, — сказал Сольвейн. Он хотел плюнуть, но в горле было сухо, и он не мог скопить слюны для плевка. — Мне стыдно, что я звал тебя своим когоруном.
Должно быть, его услышали. А может, дело было не только в этом — но в том ещё, что не всякий барра забывал о чести, одолеваемый похотью. Никто не ответил на призыв Рунгара — даже те, кто хватали по его приказу Сольвейна и прибивали его руки к телеге. Дурдаст — и тот промолчал, неловко переступив с ноги на ногу. Должно быть, они втайне боялись, что щедрость когоруна — показная, и после он жестоко накажет того, кто прикоснётся к пленнику раньше него.
Рунгар медленно обвёл взглядом примолкших воинов. Он видел неодобрение в их лицах, но дело зашло слишком далеко, да и не в обычае Рунгара сына Стольвида было отступаться от того, что он пожелал — потому-то он и завёл своё войско так далеко и ныне кидал жадное око на Бертан, туда, куда прежде не ходил ни один барра.