— Руки отрубают ворам. Отруби руки себе и своим шлюхам, Рунгар сын шакала.
Когорун посмотрел на него. Ничего не сказал и пошёл прочь. По его знаку близнецы подхватили кмелта, корчившегося на песке, и унесли его в шатёр. Когорун ступил за ними. Полог опустился.
Ни один из воинов, стоявших молчаливой стеной, не сдвинулся с места.
Сольвейн откинул голову назад и закрыл глаза. Он увидел всё, что Драт предначертал ему увидеть. Теперь его ждала только смерть, впрочем, не столь ужасная, как та, на которую он обрёк кмелтского мальчика Бьёрда. Да, именно он — ведь Рунгар сказал правду. Ничего бы не было, если бы Сольвейн позволили ему умереть в деревне, умереть быстро и без боли, без позора. Я ничем не лучше его, Рунгара, устало подумал Сольвейн. Должно быть… должно быть, Бьёрд и вправду был моим сыном. И Огненный Драт покарал меня и его за то, что я преступил закон. Я попрошу прощения за нас обоих, мой мальчик, когда доберусь в Огненный Чертог.
Он медленно уплывал во тьму, но даже из неё слышал возню и стоны, доносившиеся из когорунского шатра — и не замечал, что медленно сжимает и разжимает кулаки. Не замечал он и того, с какими лицами стояли его собраться, тоже слышавшие эти звуки. И, конечно, не мог знать, о чём они думали — хотя это было очевидно. Каждый из них в этот миг представлял себя на месте Сольвейна сына Хирсира — и задавался вопросом, скоро ли настанет день, когда когорун Рунгар позарится на его собственную добычу и отберёт её, распяв непокорного, который не пожелает мириться с разбоем? Тяжкие были это думы, они привешивали камни к ногам и не давали уйти, заставляли остаться и слушать — но в то же время не давали подойти к Сольвейну и ударом меча освободить его от незаслуженных страданий, и уж тем паче — оказать эту милость кмелтскому пленнику, которого терзал сейчас когорун. Но они сделали бы это, если бы могли, если бы голос долга не был в них сильнее голоса сердца. Они были барра.
А потом всё кончилось. Сольвейн умер.
Он знал, что умер, был рад прекращению мук — и разочарован, что загробный мир ничем не отличался от того, который он только что покинул. Он всё ещё стоял на коленях, прибитый к телеге, и руки болели ничуть не меньше, чем при жизни. Однако звуки из когорунского шатра, мучившие его куда больше боли, прекратились. На несколько мгновений всё стихло, а потом раздался жуткий, леденящий душу крик… но это кричал не Бьёрд. Сольвейн уже слышал этот крик сегодня утром — крик рыси, которой подпалили хвост. А за ним ещё один, такой же — близнецы асторги всё делали вместе. Даже умирали.
Потом был шум борьбы — недолгий и очень долгий. Сотни глаз впились в палатку — Сольвейн удивился, что эти глаза были с ним даже здесь, за чертой. Лязгнула сталь, потом снова. Шатёр ходил ходуном, шёлковый полог потемнел от брызнувшей крови. Ещё какое-то время стенки шатра вздымались, волнуясь, потом опали.
Прошло немного — и очень много времени, и полог откинулся.
Кмелтский юноша Бьёрд ступил из шатра, щурясь на солнечный свет. Тогда Сольвейн окончательно понял, что умер — они умерли вместе и вместе пойдут на суд к Огненному Драту. И от этой мысли слабая улыбка тронула его окровавленные губы.
Его мальчик был прекрасен.
Он был обнажён, и кровь покрывала его всего, кровь стекала с его лица, с его ног, с рук и с клинка, который он стискивал в левой руке. В левой… он был левшой? Как странно, что Сольвейн прежде этого не замечал… Никто не двинулся, пока Бьёрд стоял на пороге шатра, пошатываясь, запрокинув лицо к небу, беззвучно хватая губами воздух, словно никак не мог надышаться. Потом он пошёл вперёд, и его босые ноги оставляли на песке кровавые следы. Сольвейн видел, что парень идёт к нему. Он напряг плечи, надеясь, что теперь-то опостылевшее тело отпустит ему и позволит подняться — но нет, гвозди держали крепко. В полной тишине, под взглядом сотни глаз, Бьёрд подошёл к распятому Сольвейну и посмотрел на него сверху вниз. Солнечные лучи путались и меркли в чёрных волосах, мускулы бугрились под кожей; он стоял, твёрдо упираясь ногами в землю, весь в крови, своей и своих врагов — истинный барра! И лишь мучительно светлые глаза бешеного кота выдавали в нём кровь, пришедшую из кмелтских лесов…
Он поднял голову, и Сольвейн сын Хирсира услышал, как он говорит — внятно и громко: