— Что случилось в шатре?
Руки Бьёрда сжались в кулаки — с такой силой, что, должно быть, ногти впились в ладони. Потом медленно разжались. Сольвейн внезапно понял, почему Бьёрд смотрит на них.
Он видит на них кровь. Он смыл её, но всё равно видит.
— Ничего, — сказал он странно глухим голосом. — Они решили прибить мои руки к доске. Чтобы сделать это, развязали меня. Этого мне было довольно.
Он умолк, но Сольвейну не требовалось продолжения. Этот мальчик, которого Рунгар не пожелал признать, выхватил меч из ножен у одного из близнецов и убил всех троих. И когда его светлые кмелтские глаза, которые невозможно забыть, глянули в глаза отрубленной рунгаровой голове, угасающим сознанием когорун, возможно, успел понять, как жестоко ошибся, недооценив своё семя.
— Это вышло не так, как я хотел, — добавил вдруг Бьёрд. — Не так, как… собирался. Я надеялся на поединок с ним, а не… не на бойню. Но вы, барра, не умеете говорить, не умеете слушать. Вы умеете только унижать и калечить. Всё время, пока они насиловали меня, я видел твои руки, прибитые гвоздями только за то, что не пожелали меня отдать, — с внезапной горячностью добавил он — и замолк, словно смутившись собственного порыва.
Превозмогая боль, Сольвейн приподнялся. Бьёрд сидел, уставившись на свои пальцы, и до того погрузился в себя, что вздрогнул, когда перебинтованная ладонь Сольвейна легла ему на плечо.
— Ты воин, — сказал Сольвейн. — И ты хороший воин. Рунгар и его асторги были не самыми лёгкими противниками. И ты одолел их всех, хотя перед этим они избили и изнасиловали тебя. Ты мог убить и меня в любой миг. Когда я недосмотрел и ты взял свой меч… когда я дал тебе нож… в любую ночь, когда я засыпал, ты мог отползти, перепилить верёвки о лезвие моей секиры и убить меня. Почему ты этого не сделал?
Бьёрд вскинул на него глаза. Глаза дикого кота, которому налили молока, но не объяснили, как пить из миски.
— Я… не знаю. Сначала я был слишком слаб. Потом… я подумал, если я буду молчать и наблюдать, то рано или поздно мне представится случай увидеть когоруна. Я знал, что не смогу пробиться к нему через весь лагерь с мечом в руке. Но я думал, что увижу его и тогда скажу…
— Ты увидел его. Ты сделал всё, что собирался сделать. Почему ты не оставил меня на телеге? Или не добил? Почему перевязал мои раны и…
— А ты, — спросил он, — почему перевязал мои?
Сольвейн осёкся. Потом сказал:
— Я хотел оставить тебя себе.
— Потому что решил, что я твой сын?
— Да… Не знаю. Я просто хотел тебя.
Бьёрд молчал очень долго. Сольвейн не мешал ему обдумывать то, что он скажет.
— Я знаю одно, — наконец медленно проговорил Бьёрд. — Ты не прибил бы меня за руки к телеге. И не отдал бы другим… если бы мог. Никто прежде никогда не пытался меня защитить. — Он сглотнул, отвёл глаза, будто ему стоило невероятных усилий закончить — и в то же время не закончить он не мог. — И… моему телу было хорошо с тобой.
Сольвейн отпустил его плечо и лёг. Голова у него шла кругом, купол шатра плясал перед глазами. Он опустил веки.
— Скажи, твоя мать… ты похож на неё?
Он скорее ощутил, чем заметил удивлённый взгляд.
— Нет. Совсем не похож. Она говорила, что я похож на барра. Только глаза у меня тёткины — материной сестры.
— Материной сестры, — повторил Сольвейн — и тихо засмеялся. — Её тоже изнасиловал барра в ту ночь, когда ты был зачат?
— Да… Но ей повезло больше, чем матери, она не понесла. Ей удалось скрыть позор, и в тот же год она нашла себе мужа. Моя мать всегда ненавидела её за это.
— Как её звали? Сестру твоей матери?
Бьёрд не ответил сразу. Сольвейн открыл глаза — и по лицу парня понял, что тот наконец осознал смысл вопросов Сольвейна.
— Так это был ты… — сказал он тихо.
— Скажи мне её имя. Прошу тебя.
— На нашем языке оно значит «птица». У нас это имя дают и мужчинам, и женщинам. Это одно их наших родовых имён.
— Тотем?
— Да, вроде тотема.
— Мой тотем — орёл.
— Я знаю, — сказал Бьёрд, и оба они замолчали.
Сольвейн лежал, чувствуя ласку солнечного светла на ввалившихся щеках, и думал о том, что скажет своим собратьям, когда выйдет из шатра. Он не ждал от них расправы — если они позволили кмелтскому мальчишке дойти до Сольвейна и снять его с телеги после того, как он убил когоруна — это значило, что они одобряли его поступок. К тому же каждый знает, что Огненный Драт благоволит к победителю. Если Рунгар повержен — значит, на то воля бога… Теперь племя будет озабочено выбором нового вождя. Это должно прийтись очень кстати когоруну Гундерду, который прибудет со своими кораблями со дня на день…