— Великая Вода, — сказал он вполголоса, — смой скверну и покажи место боли, а за это возьми его кровь.
Сказав это, он опустил мальчика в воду, так, что волны сомкнулись над его головой.
Река принимала жертву. Пена вокруг ног Сольвейна окрасилась багрянцем, потом стала светлеть. Сквозь очищающуюся понемногу воду он видел лицо юного кмелта, зыбко дрожащее в призме волн. А потом безвольное тело вдруг вздрогнуло в руках Сольвейна, изогнулось так, что он едва сумел удержать его — голые плечи и ноги выскальзывали из рук. Сольвейн рывком поднял мальчишку, вынимая из помутневших от его крови вод, и тот закашлялся. Вода потоком стекала с его тела. Теперь Сольвейн видел, где была его рана — мальчишку ударили под ребро, и удар пришёлся плашмя, содрал кожу и мясо, но, похоже, не задел костей и кишок. Это была не страшная рана, и, если только в неё не попадёт зелёная скверна, юный кмелт будет жить.
Сольвейн дождался, пока вода не перестала течь изо рта и ноздрей мальчишки и пока он не перестал кашлять. Тогда подошёл ближе к берегу, посадил пленника в воду и принялся мыть его, уделяя особое внимание ране и не забывая время от времени просить Великую Воду о милости. Кровь из раны стекала в реку, колебалась в ней алым маревом — Стремительная Долла требовала жертву, и Сольвейн терпеливо ждал, пока она насытится. Мальчишка ему не слишком мешал — может, от того, что Сольвейн так и не развязал его, а может, он всё ещё был в забытье, хотя и шевелился. Сольвейн тщательно омыл его лицо, пропитавшиеся кровью волосы. Чёрные, как он понял теперь — это не грязь в них была и не кровь, парень действительно черноволос, будто барра, а не кмелт. Когда ладонь Сольвейна скользила по лицу мальчика, по губам, щекам и векам, тот вздрагивал, стонал и пытался отвернуться. Он ни разу не открыл глаза. Сольвейн думал, что так и должно быть.
Когда тело кмелта очистилось от грязи и крови, и когда алое марево под его боком стало, кажется, поменьше, Сольвейн решил, что довольно. Он снова поднял парня, выпрямился и пошёл обратно в лагерь. Лохмотья, котрые он снял с мальчишки, затянула и унесла река — что ж, оставалось надеяться, она не разгневается, что Сольвейн отдал ей такое рваньё.
Пока он шагал, парень перестал метаться и притих. Сольвейн видел теперь, что его губы искусаны до крови. И эти губы, Огненный Драт! Это губы он тоже знал! Вот такими, искусанными до крови — он помнил их…
— Вижу, Сольван, ты с хороший уловом нынче.
Сольвейн споткнулся, оступился и с трудом сохранил равновесие, чудом не выронив свою ношу. Кровь бросилась ему в лицо. Он обернулся.
Когорун Рунгар, его вождь и владыка, сидел в седле, глядя на него сверху вниз, и улыбался. Его огромный жеребец, которого он кормил человеческим мясом, хрипел и бил копытом в двух шагах от Сольвейна.
— Я вижу ещё, что ты позаботился о нём прежде, чем перевязал свою рану, Сольван, — продолжал когорун, по-прежнему улыбаясь. — Ты надеешься взять за него большой выкуп, или он украл твою душу? Что скажет на это бедная Хьёдвиг, когда узнает, Сольван?
Трижды! Трижды его назвали Сольваном за одну только минуту. О, будь это кто другой — лежать бы его безголовому на даланайском песке. Но когорун…
Отец зло подшутил над Сольвейном, выбрав ему такое имя. Оно означало — Орлиное Сердце, но стоило добавить всего лишь одно полукружье к одной-единственной руне, и получалась новая руна, а с ней и новое имя — Сольван, или — Мягкое Сердце. А для барра нет оскорбления хуже, чем обвинение в мягкосердии. Иной, заподозривший в этом Сольвейна, немедля убедился бы, что ошибается — на собственной шкуре. Но когорун…
— Хьёдвиг не узнает, — совладав наконец-то с гневом, ответил Сольвейн. — Если только, о когорун, ты не выдашь меня и не скажешь, что я изменил ей в походе с кмелтом. Ты знаешь — она достойная женщина, и не годится подвергать её подобному огорчению.
Рунгар расхохотался. Указал концом кнута на откинутую голову мальчишки.
— Так я всё же был прав! Что ж, расскажешь потом, каков на вкус кмелтский мёд, — сказал он и, ударив пятками жеребца, двинулся через лагерь. Те, кто слышали его слова, приветствовали их хохотом.
Сольвейн улыбнулся краем рта и вошёл в свой шатёр.
Ночь спустилась на берег Доллы, тёплая ночь середины лета. Сольвейн развёл костёр в шатре, и дымная струйка утекала ввысь сквозь отверстие в куполе. В десяти шагах от него веселились собратья, празднуя удачный набег, но Сольвейн не вышел к ним.