О своей ране он вспомнил уже к ночи, когда она начала чесаться под запёкшейся коркой крови. Тогда он решил наконец её перевязать, второй раз за день отойдя от постели кмелта — в первый раз он отлучился, чтобы вычистить и накормить своего коня. Мальчик, всё ещё беспамятный, укрытый по пояс конской попоной, лежал на подстилке, которую Сольвейн сделал ему из своего плаща. Его бок, смазанный целебной мазью из запасов Сольвейна, был туго перебинтован, и кровь уже не проступала на повязке. По-прежнему связанные руки спокойно лежали на груди немного повыше раны. Сольвейн развязал их, растёр, так, чтобы сошли следы от верёвок? — и связал снова. Он знал, что рана не помешает мальчишке опять попытаться напасть, когда он очнётся.
Но пока это не произошло, Сольвейн сидел и смотрел на него.
У юного кмелта было не по-кмелтски красивое лицо. У кмелтов, особенно мужчин, грубые черты, короткие носы, бесцветные волосы — одно слово, свинопасы. Конечно, и среди кмелток попадаются красавицы, их можно найти множество на невольничьих рынках Ильбиана. И мать мальчика, лежавшего сейчас в шатре Сольвейна, должно быть, была красива. Но лицом он пошёл не в неё. Широкие скулы, высокий лоб, твёрдый подбородок, тронутый лёгкой тенью первой щетины, прямой нос с узкими ноздрями, трепетавшими, когда мальчишку обуревала ярость… Он был красив, так, как красоту понимают барра.
Лицо барра. Густые, иссиня-чёрные волосы барра.
И глаза кмелтки, которую Сольвейн сын Хирсира знал много зим назад.
Ему исполнилось шестнадцать, и то был его первый поход. Большой поход когоруна Рунгара на Даланай, большой набег, из которого вынесли много добычи и славы. В те времена юные барра не пускали стрелы в коров, о нет. Для юного барра не было иной цели, чем показать себя наравне с опытными мужами — и в сече, и после неё. Сольвейн бился с яростью и пылом юности, наконец-то дорвавшейся до мужского дела — и, когда дошло до дележа добычи, не пожелал оказаться обделённым. Он убил хозяина в большом доме, стоявшем на возвышении, и по закону мог взять в этом доме всё, что пожелает. Он пожелал женщину, которую увидел ещё на улице и из-за которой кинулся в этот дом, хотя его обороняли лучше, чем остальные.
Он совсем не помнил этой женщины теперь. Но её глаза его память сохранила — в тайне от него самого, заботливо приберегая до этого дня. Серовато-голубые глаза, приподнятые к вискам и как будто слегка расширенные, от чего они казались неестественно большими. Глаза дикой кошки, знающей, что она умрёт, и не желающей сдаваться без боя. Она была первой женщиной, которую Сольвейн сын Хирсира взял силой среди пламени и порубленных тел. Первой в долгой череде, ибо он был барра и всегда брал то, что хотел взять — получить силой для него было почётнее, нежели по доброму согласию. И быть может, от того, что прежде неё он не знал женщин, именно она и её глаза стояли перед ним всякий раз, когда он брал других, десятки и сотни других, разных племён и рас по всему миру, куда дотягивался кулак когоруна Рунгара.
И всякий раз, когда он видел эти глаза, он ощущал то, о чём никогда не посмел бы сказать вслух, то, за что его утопили бы в быстрых водах, смывая с него позор мягкосердия.
Он ощущал стыд.
Ресницы мальчишки-кмелта дрогнули, послав трепещущую тень по щекам. Ресницы у него были, на диво, светлые — при тёмных бровях и волосах. Словно глаза, как есть, он взял от своей белокожей матери, вместе со всем, что в них было, от цвета до выражения дикой ненависти — даже в тот миг, когда его привяжут к четырём коням и свистнут, пуская их вскачь. Там, в селении кмелтов минувшим утром, Сольвейн увидел эти глаза — и с той минуты утратил способность мыслить. Только одно занимало теперь его ум: откуда он, этот юный кмелт? Родился ли он в поселении на реке, или, может, пришёл из далёкой земли, из города Кремь-ян, что на другой стороне материка? Кто его мать… кого он называет своим отцом…
И, главное — сколько ему лет?
Восемнадцать зим прошло с тех пор, как Сольвейн ходил в своей первых поход. Значит, его сыну теперь могло быть семнадцать. Мальчишка не выглядел на столько, но, быть может, боль делала его лицо моложе — так часто бывает с людьми, познавшими на своём горле руку барра. Дети становятся младше, старики — ещё дряхлее. Да, ему вполне могло быть семнадцать. Вполне.
Сольвейн коснулся виска мальчишки — холодного, скользкого от пота виска. Повёл пальцами вниз, по щеке…
И едва успел отдёрнуть руку, когда рядом с пальцем клацнули острые зубы.
Его пленник больше не спал. Глаза, серовато-голубые, приподнятые к вискам, дикие, широко распахнутые, смотрели на Сольвейна в упор. Плечи напряглись, будто пробуя крепость пут. Сольвейн подумал, что о здоровье мальчишки можно тревожиться меньше всего. До чего оказался крепок! Как настоящий барра…