В начале 1950 года Коноплев перешел в НИИ-885, где возглавил все радиотехническое направление. Исключение составили зенитные проблемы. Здесь далеко не всегда его устремления совпадали с технической позицией Рязанского и Пилюгина. Однако эти расхождения не приводили к антагонистическим противоречиям, которые нередко возникают в организациях при работе нескольких ярких талантов над схожими проблемами, разделяя весь коллектив на противоборствующие группы.
О работе с Коноплевым я еще расскажу, а сейчас вернемся к судьбе Р-1. Вторая серия из двадцати одной ракеты была разбита на две партии: десять так называемых пристрелочных и десять зачетных. Одна ракета предназначалась для огневых стендовых испытаний. Жестокие уроки первой серии не прошли даром. Вторая серия, изготовленная и испытанная на заводах по заново отработанной документации, показала существенный прогресс в надежности.
За период сентябрь-октябрь 1949 года были проведены все пуски в несравненно более спокойной, чем в предыдущем, обстановке. Следует упомянуть, что и бытовые условия на полигоне существенно улучшились. Мы впервые жили в гостиницах вместо уже порядком потрепанного спецпоезда. Питались не в палатках, а в нормальных столовых. Все дороги были забетонированы, полигонная песнь «пыль да туман» все больше уходила в область фольклора. Наконец, ракеты для горизонтальных испытаний на технической позиции получили значительно более комфортабельный монтажно-испытательный корпус.
Установившиеся на полигоне порядки включали короткие периоды отдыха и разрядки. Как правило, мы использовали их для рыбной ловли. Ахтуба и ее многочисленные протоки находились в непосредственной близости от Капустина Яра и нашей жилой зоны. Я не считаю себя любителем – рыболовом, но рыбалки, в которых мне довелось участвовать в те годы, доставляли истинное наслаждение и по самому процессу и по последующему пиршеству, где главным и единственным блюдом была сваренная на берегу изумительная тройная уха.
Итоги летных испытаний ракет Р-1 второй серии в цифровых данных выглядели неплохо. Из двадцати ракет в прямоугольник 16x8 км, заданный тактико-техническими требованиями, попало шестнадцать ракет. Только две ракеты не долетели до цели: одна из-за хлопка, удар которого привел к преждевременному разарретированию интегратора, и он успел накрутить дополнительную ошибку за счет земного тяготения, другая – из-за ошибки в настройке интегратора. Две ракеты потерпели аварию в районе старта: технологическая негерметичность топливных коммуникаций в результате сильного хлопка и взрыв кислородного бака при заправке по причине неисправности дренажного клапана сброса давления.
Ни одного отказа в запуске двигателя по причинам сброса схем не было. Пилюгин и его люди очень гордились этим, хотя хлопки по-прежнему сильно ударяли по нервам испытателей. На первой серии из десяти ракет шесть снимались с пускового стола из-за отказов при старте. На второй из двадцати ни одна ракета не снималась.
После окончания пусков была образована редакционная комиссия, в которую вошел и я. Мы трудились «от зари до зари», доводя до полного изнеможения машинисток. Выводы, предложения и заключения переделывались и перепечатывались десятки раз.
Мрыкин считал, что недостатки ракет еще столь серьезны, что запускать их в большую серию рано. Тем более не следует рекомендовать принятие на вооружение. Королев был крайне недоволен такой позицией. Он настаивал на примерно такой формулировке: «начать серийное производство, в процессе которого устранить выявленные при летных испытаниях недостатки».
Эти разногласия пришлось решать в Москве на уровне министров и маршалов.
Для Устинова, Ветошкина, Гонора, Королева и всех нас, разработчиков Р-1, начало серийного производства с формулировкой «принять на вооружение» было необходимо для самоутверждения в новой технике, для поднятия авторитета всего направления. По истечении четырех лет упорной работы к концу 1949 года не сдать ракету, серийное производство которой немцами было освоено еще в 1944 году, было бы ударом по нашему престижу.
Почти весь 1950 год ушел в ОКБ-456 на экспериментальную отработку новой безударной системы жидкостного зажигания вместо пиротехнического, для борьбы с хлопками. Кузнецов дорабатывал удароустойчивость интегратора. Пилюгин терзал своих смежников, добиваясь повышения надежности реле и всех контактных соединений.
Я вместе с производственниками уже в который раз объявлял поход за чистоту и культуру при изготовлении рулевых машин. На этом поприще у меня появился сильный помощник – Виктор Калашников. В 1948 году он перешел к нам в НИИ-88 с Мытищинского машиностроительного завода вместе с конструктором Фалуниным и испытателем Карташевым. Пока я пылился на полигонах, мой заместитель Степан пристроил всех троих к тематике рулевых машин. Калашников проявил незаурядные организаторские способности. К концу 1949 года он уже был моим заместителем по отделу № 16 (отдел «У»).
Калашников руководил разработкой, производством и испытаниями рулевых машин. Этой тематике, несмотря на отклонения в различные другие области, Калашников оставался верен до конца жизни. Фалунин в 1951 году уехал на завод № 586 в Днепропетровск. Там он впоследствии успешно возглавил украинское рулевое направление, чем немало раздражал своего бывшего шефа Калашникова, который считал, что только Черток и он, Калашников, должны определять техническую политику в разработке идей и принципов рулевых машин для ракет всех типов.
Вскоре к нам перешел из ОКБ зенитных ракет талантливый конструктор Лев Вильницкий. Он оказался действительно незаурядным и, что особо высоко ценится, нестандартно мыслящим конструктором сложных конструкций и механизмов. Его авторитет среди конструкторов и производственников был непререкаемым. Вильницкий не единожды выручал меня и Калашникова из, казалось бы, безнадежных конструкторских провалов по надежности, характеристикам механизмов и срокам изготовления.