Элли тихонько выскользнула, чтобы оставить их наедине. Но она все еще могла их слышать. Она все слышала.
- Да, до сих пор Бог проделывал замечательную работу. На хер церковь! - прохрипел Уолт.
Элли остановилась и вернулся в палату. Она кричала и била стены в ярости, отчего во всей больнице замерцал свет.
- На хер церковь? На хер тебя, Уолтер! Ты винишь всех, кроме себя! Пошел ты!
Она схватила Уолтера за горло и начала трясти его, как ребенок с гиперкинезией трясет тряпичную куклу, выплескивая все свое негодование в его испуганное лицо. Швырнув его обратно на жесткий больничный матрас, она потянулась и разорвала связь между позвоночником Уолтера и его мозгом. Она видела, как глаза Уолтера расширились, когда он заглянул в ее сердитую физиономию, и его лицо озарилось выражением узнавания.
- Ты... ты, - удалось прохрипеть ему, прежде чем все ощущения покинули его мышцы.
Его жена закричала, когда Уолтер задергался в конвульсиях, а электрокардиограф сошел с ума. "На хер церковь!" останутся последними словами, которые он сказал. Он будет лежать в постели, как овощ, а в течение следующих двух лет у него отомрет все больше клеток мозга. Каждый день его жена будет умолять Элли вернуть его к ней, молясь с фанатичной регулярностью, иногда пятнадцать или двадцать раз в день и посвящая свою жизнь Господу, пока медицинские счета не истощат все сбережения, и она не окажется на грани того, чтобы заняться проституцией, чтобы выплатить растущий больничный долг Уолтера. В конце концов, она станет умолять Элли навсегда положить конец его страданиям. Элли согласится и коснется его груди, чтобы прервать жизнь. Жена Уолта поблагодарит ее за милосердие.
Элли добралась до онкологического отделения и погладила пролежни, раны и подкожные новообразования, терзавшие тела ее детей, своими пушистыми мягкими подушечками пальцев и нежно прошептала им в уши:
- Мамочка здесь. Я позабочусь о вас. Не бойтесь.
Некоторые из них улыбнулись, другие застонали и отвернулись. Некоторые кричали от боли. Некоторых из них она обняла. Мимо некоторых она прошла, как будто они были чужими, а не ее собственной плотью и кровью.
Она чувствовала себя ужасно, видя своих страдающих отпрысков. Она оставила больных и умирающих детей и пошла через улицу к баптистской церкви. Ей всегда было легче, когда она слышала пение хора, орган, барабаны и бубны, прекрасные звуки восхваления Господа и молитвы. Сегодня церковь оказалась заполненной. На подъезде скопился десяток автомобилей, а приятели и родственники раненых и умерших собрались на скамейках, чтобы помолиться за своих близких. Она наблюдала, как друзья и соседи ее детей преклоняли колени в молитве и улыбалась, слушая, как они хвалили ее за всю любовь и милосердие, которые она проявляла к своему страдающему потомству в трудную минуту.
Элли являлась хорошей матерью. Это мнение было почти единодушным. Почти, за исключением одного единственного протестующего, который маршировал взад и вперед перед церковью, обвиняя Элли в причинении страданий своим собственным детям с целью привлечения внимания к себе. Просто для того, чтобы она могла утешить и исцелить их и принять похвалы тех, кто стал свидетелем ее усердия, за то, что она являлась таким любящим и внимательным родителем. Элли ненавидела этого человека, потому что он говорил правду.
- Мюнхаузен по доверенности! Это синдром, психическое расстройство, при котором матери причиняют своим детям травмы и провоцируют болезни, чтобы вызвать сочувствие и внимание других, чтобы выглядеть героями, когда они жертвуют своим временем и энергией для их излечения. Вот что здесь происходит! Мюнхаузен по доверенности! Она хочет быть нужной, и единственный способ сделать это - заставить нас страдать. Чтобы мы взывали к ней о спасении, и она могла прибежать, как исполненная сознанием долга мать. Но ведь это она причиняет всю боль и страдания! Как непосредственно, так и отворачиваясь, позволяя всему этому случиться вместо того, чтобы остановить, создавая сами ситуации, в результате которых и происходят эти трагедии! Она могла бы защитить нас от всей этой боли, но тогда зачем она будет нам нужна?
Это был тот, кого, по ее мнению, она должна была задушить пуповиной. Неблагодарный мальчишка! Разве она не выкармливала его грудью и не дала ему жизнь? Разве она не сделала все, что могла бы сделать хорошая мать? И несмотря на это он восстал против нее, обвиняя ее в причинении вреда собственным детям. Ей хотелось толкнуть его навстречу автобусу и посмотреть, как его голова раскалывается, как перезрелая дыня. Тогда-то он начнет взывать к ней. Все они обращались к ней, когда у них начинались проблемы. Первый намек на боль или неудачу, и все они взывали к своей маме. Но как бы она ни хотела заставить этого человека страдать, она боялась, что люди заподозрят неладное и начнут верить в то, что он говорил. Она не хотела делать из него мученика.